Парфянин. Ярость орла - Питер Дарман Страница 25

– Мы неплохо начали, – заявил он. – Наш проводник, – он кивнул в сторону Бирда, – говорит, что к северу отсюда расположен город, именуемый Себастия, и там стоит римский гарнизон. Это в двух днях пути отсюда. Это и есть наша следующая цель. Бирд уверяет, что римляне построили там лагерь с деревянными стенами, а значит, он будет отлично гореть.

– Сколько у них войска? – спросил я.

– Не больше сотни воинов, – сказал Бирд, улыбаясь и кивая мне. – Легкая добыча.

– Мы не можем атаковать укрепленный лагерь, – заметил один из командиров.

– Я в курсе, – ответил Бозан. – Но они не знают о нас, так что нам поможет внезапность.

– Они могут уже знать, что в окрестностях появился неприятель, особенно после нашего нападения на их конвой, – озабоченно заметил я. – И вполне могут выслать дозоры.

Бирд пожал плечами, словно его это совсем не трогало. Бозан заметил это.

– Мы заранее все там разведаем, все окрестности, – сказал он. – Если окажется, что они не настороже, мы их атакуем, перебьем как можно больше и сожжем лагерь. И быстренько оттуда уберемся. Еще вопросы есть?

Ответом ему было молчание.

– Вот и хорошо, – сказал Бозан. – Выступаем через два дня.

Наш налет прошел успешно. Мы вдвоем с Бозаном выехали вперед на разведку за день до нападения. Гарнизон города, как оказалось, состоял не из римлян, а из местных рекрутов, и дисциплина у них была скверная. Часовые стояли у ворот лагеря, нахохлившись и сгорбившись, а тех, кто дежурил на сторожевых башнях, казалось, больше интересовали местные сплетни, а не наблюдение за окрестностями. Так что мы могли бы прямо сейчас войти в лагерь через ворота; на самом деле именно это мы и проделали, когда ринулись в атаку, – ворвались галопом в огороженное частоколом пространство, поражая стрелами любого, кто оказывался на пути. Лагерь располагался рядом с городом, и мы напали на него с севера, но город трогать не стали. Через несколько минут лагерь уже был охвачен огнем, все его деревянные строения ярко пылали. Земля была усыпана мертвыми телами. Наши потери: десять убитых и восемь раненых.

В течение двух следующих недель мы произвели налеты еще на несколько римских застав и аванпостов. Их гарнизоны по большей части состояли из местных вспомогательных войск. На второй неделе мы имели столкновение с отрядом римской конницы, явно посланным на поиски нас. Их оказалось около двух сотен, все в кольчужной броне, с красными щитами, копьями и мечами. Выглядели они впечатляюще, и когда выстроились на широкой, поросшей травой равнине, сторонний наблюдатель мог бы решить, что сейчас они нас всех вырежут. Мы дали им бой, выстроившись в три длинные колонны, охватывающие их с флангов. Они опустили копья и двинулись в атаку; мы сделали то же самое. Бозан находился в центре нашей передовой линии, а я на правом фланге. У нас не было копий, а щиты мы закрепили за спиной, чтобы те защищали от ударов мечом сзади. Римляне ускорили шаг, а мы натянули луки. Передовые шеренги уже почти сошлись, и римляне перешли в кентер, легкий галоп. Я пустил коня карьером и развернулся вправо, направляясь за фланг римлян. Наши конники на левом фланге проделали то же самое, а центр раздался в стороны, влево и вправо. В итоге римляне атаковали пустое место, а наши воины тем временем перестроились в две группы, охватывая противника с флангов. Римский конник в самом конце их линии попытался повернуть своего коня, чтобы встретить меня лицом к лицу, когда я окажусь рядом, но я спустил тетиву, и стрела вонзилась ему в грудь. Воин, скакавший позади меня, выпустил стрелу следом, то же самое проделали и остальные, мчась вдоль шеренги римлян. А я уже резко развернул коня, потом взял левее и оказался позади строя римлян. Наши конники на противоположном фланге проделали тот же маневр. Я наложил на тетиву новую стрелу и поразил римского воина, остановившего коня, в спину. Он упал на землю, мертвый. Мы продолжили атаку, промчались мимо их флангов и вскоре оказались у них в тылу, пуская стрелы во врага, совершенно сбитого с толку нашей тактикой. Некоторые римляне первого эшелона продолжали двигаться вперед и атаковать неизвестно кого, а второй их эшелон остановился и попытался развернуться лицом к нам. Но было поздно: мы успели перебить половину их состава и уже уносились прочь. Оставшиеся в живых попробовали броситься следом, но атаковать оказалось уже некого. Мы просто снова собрались у них на флангах и промчались мимо. А между тем их первый эшелон наконец остановился и развернулся, как раз вовремя, чтобы подставиться под наши стрелы, когда мы вломились в широкий разрыв между первой и второй линией. Я выпустил стрелу в знаменосца; у него на лице появилось удивление, когда наконечник стрелы проткнул ему шею; я приготовил новую стрелу и развернулся в седле, нависнув над крупом коня, и, проносясь мимо еще одного римлянина, всадил стрелу ему в спину.

Уже в начале боя мы превосходили римлян числом, а сейчас тучи наших стрел еще сильнее уменьшили их количество. Уцелевшие решили, что с них хватит. Небольшими группами они пустились карьером прочь с поля боя. Бозан остановился, поднял меч и закричал:

– Оставьте их, пусть бегут! Все ко мне!

Боевые рога протрубили отбой и общий сбор.

Я был возбужден и страшно доволен. Я впервые бился с римской конницей, и мы одержали легкую победу. И это были не местные вспомогательные войска, а настоящие сыны Рима, но мы превзошли их и одолели. Итак, мы одерживали здесь одну победу за другой, и я уже начинал верить, что и впрямь становлюсь достойным сыном Парфии. Я чувствовал себя совершенно непобедимым; возможно, старая ведьма при дворе Синтарука оказалась права. И я все еще мечтал о славе, когда на нас обрушилась беда.

В победном упоении, когда кровопролитие закончилось, те, кто остался в живых, обычно испытывают огромное облегчение, что все еще живы. Одни начинают плакать, других сотрясает дрожь, некоторые падают на колени и возносят благодарственные молитвы тем богам, коим поклоняются. Я же всегда чувствую себя так, словно избавился от тяжеленной ноши, хотя руки и ноги еще некоторое время неудержимо дрожат. Но при воспоминании о бое и победе даже самые лучшие воины расслабляются и перестают держаться настороже. Так оно и произошло, когда остатки римской конницы бежали, спасая свою жизнь. Бозана сразил уцелевший враг. Я не видел, как это произошло, но потом мне рассказали, что вражеский конник, ранее выбитый из седла и, видимо, потерявший сознание, вдруг очнулся и метнул в него копье, глубоко вонзив наконечник ему в грудь. Бозан, еще державший меч в руке, успел одним ударом перерубить древко копья, а римлянина между тем изрубили на куски командиры, собравшиеся вокруг своего военачальника. Но черное дело было сделано. Бозан еще сидел в седле, потом упал лицом вперед и сполз на землю. Он умер еще до того, как его голова коснулась травы.

О смерти Бозана я узнал лишь тогда, когда ко мне подскакал один из воинов и поманил за собой, требуя поторопиться. Когда я прибыл на место, вокруг погибшего уже собралась толпа. Я спрыгнул с седла и подошел к телу. Опустился на колени перед безжизненным телом и, не веря своим глазам, уставился на человека, ставшего мне вторым отцом. Это Бозан научил меня владеть мечом, стрелять из лука и сражаться верхом. Это его голос подзадоривал меня, хвалил, насмехался надо мной, угрожал и бранил с тех пор, как я был еще мальчишкой. И теперь – вот он, лежит мертвый. Рядом появился Гафарн, осмотрел тело Бозана и заплакал без всякого стыда. Он никогда не скрывал своих чувств. Да и зачем ему это? Он же слуга, раб. Но в следующие несколько минут я бы с радостью поменялся с ним местами, а пока изо всех сил старался унять поток слез, готовых вылиться из глаз. Я вытер глаза, чувствуя, что все взгляды сейчас направлены на меня, равно как и на тело Бозана. Я поднялся. Ноги дрожали, а когда я заговорил, голос тоже не слушался.