Курьер из Гамбурга - Нина Соротокина Страница 25

Но это все домыслы автора. Одно точно, и мы находим подтверждение этому в письме Павла. Сразу после венчания он пишет Разумовскому: «Дружба ваша произвела во мне чудо: я начинаю отрешаться от моей прежней подозрительности, но вы ведете борьбу против десятилетней привычки и побораете то, что боязливость и обычное стеснение вскоренили во мне. Теперь я поставил себе за правило жить как можно согласнее со всем. Прочь химеры, прочь тревожные заботы!»

Еще до свадьбы Павел в тайне от матери написал некое сочинение, которое назвал «Размышления, пришедшие мне в голову по поводу выражения, которым мне часто звенели в уши “о принципах правительства”». Панин знал об этом сочинении. Мало того, ненавязчиво (а может, навязчиво) подсказывая своему воспитаннику главный смысл. Вот что пишет Павел: «Законы – основа всему, ибо без нашей свободной воли они показывают, чего должно избегать, а следовательно, и то, что мы еще должны делать». Эта простая мысль дожила в полной свежести и до нашего времени, но много обходных путей, много…

Мы забыли сказать, что Никита Иванович Панин был масоном. Нет достоверных сведений, когда и в какой ложе он был принят в тайное общество, во всяком случае, мне они неизвестны. Сейчас Панин занимал среди вольных каменщиков ответственный пост, масонские заветы исповедывал свято и донес их до своего царственного ученика.

Павел всей душой отдался новым идеям. Уж кто-кто, а он понимал шаткость материалистического учения. Заигрывания матери с Дидро и Вольтером глубоко его раздражали. Павел был мистиком по природе своей. Масонские истины шли из Германии, и цесаревич считал, что принимает книги и рукописи из рук самого Фридриха Великого, который и сам был масоном. В орден Павел не вступил, но он знал, что «братья» желают видеть его на троне, и рассчитывал на их поддержку. Впрочем, в восемнадцать лет трудно рассчитывать, можно только мечтать. Устав ордена запрещал масону заниматься политикой. Но помочь законному наследнику получить трон – это не есть политика, а есть воплощение высшей справедливости промысла Божия. И жена поможет ему в этом…

3

Перед венчанием принцесса Вильгельмина приняла православие под именем Натальи Алексеевны. Венчание состоялось 29 сентября 1773 года, а уже на следующий день в Петербург пришло сообщение, что на реке Яике объявился беглый донской казак Емелька Пугачев и публично объявил себя императором Петром III, счастливо избежавшим смерти.

Нельзя сказать, чтобы сообщение это перепугало или всполошило двор. Самозванцев на Руси было всегда пруд пруди. За последние десять лет царствования Екатерины появилось семь ложных Петров III. Все они были благополучно пойманы, биты, клеймены и с вырванными ноздрями сосланы в Сибирь. Теперь появился восьмой. Бывает. Но умные люди сразу почувствовали опасность самозванца, потому что тот правильно выбрал место и время.

Яицкие казаки давно были занозой в теле петербургских чиновников. Жили казаки вольно, по своим законам, охраняли границу, а если атаманы их и старшины превышали власть, писали жалобы в столицу и требовали справедливости. Военной коллегии в Петербурге не нужны были казачьи вольности, а нужна была регулярная армия с рекрутским набором, которая подчинялась бы общеармейским правилам. Особенно возмущало казаков желание коллегии направить формирующийся казачий легион служить вдали от родных мест. Опять письма в столицу, опять комиссии из Петербурга. И что? Всего-то и добились от этих комиссий, что разрешения не брить бороды, но зато для создания легиона людей стали хватать прямо на улицах Яицкого городка.

Дело кончилось бунтом. Для усмирения казаков на Яик был послан генерал-майор фон Траубенберг, человек крутой и суровый. Он приказал для острастки палить по бунтарям из пушек. Казаком это не понравилось. В результате предавший своих атаман, Траубенберг и вся комиссии были убиты, дома их разграблены. Ужас, одним словом.

Вот здесь, в Петербурге, зашевелились. Решено было наказать бунтовщиков со всей строгостью. И наказали. В Яицкий городок пришла регулярная армия. Комиссия после расследования дела многих присудила к четвертованию и повешению, но Петербург смягчил приговор, отменив смертную казнь. Зато кнут вдоволь погулял по казацким спинам. В Сибирь ссылали целыми семьями. Оставшихся казаков поделили на полки, должности старшин и атаманов были упразднены.

В казацкой среде началось брожение. Их лишили законной свободы, расправились с ними как с бандитами. Несправедливо! Каждый дом был согласен защищать попранные свободы с оружием в руках, а воевать казаки умели. Кто-то поверил, что новоявленный, прозываемый для конспирации Емельян Пугачев, и есть Петр III, кто-то нет, но это было не важно. Главное, появился вожак, и не абы кто, а законный, свергнутый государь. Был зачитан манифест, и сразу восемьдесят казаков присягнули воскресшему императору. А там пошло-поехало…

В октябре армия Пугачева – огромная! 24 тысячи человек – уже стояла под стенами Оренбурга. До столиц старой и новой доходили страшные слухи о беспримерной жестокости повстанческой армии. Шайка воров и бродяг – так называли ее в Петербурге. Естественно, на усмирение бунтовщиков была послана армия, собранная в основном из тыловых гарнизонов. Боевые полки находились далеко, война с Турцией продолжалась. С амвонов церквей неслись воззвания, разоблачающие злодея: «Император Петр Федорович III помре, Емелька Пугачев есть вор и похититель чужого имени».

На казачий и крестьянский люд Приуралья и Заволжья эти призывы не оказывали никакого действия. А хоть бы не царь. Тот, кого вы называете Емелькой Пугачевым, обещает свободу и землю, он призывает убивать дворян-душегубов, и имущество их и пожитки разрешает брать себе в пользование. Это было всем понятно и соблазнительно. Разбушевался народ в праведном гневе. Изводили под корень не только дворянские семейства, но и попов, приходы грабили, а церкви жгли.

В столичных церквях никаких воззваний не читали. Манифест о самозванстве Пугачева был напечатан всего в двухстах экземплярах и читать его следовало только на землях, охваченных восстанием. Зачем без нужды пугать подданных из-за незначительной стычки с казаками где-то на окраинах империи? Столичные жители охотно верили в эту «стычку на границе». Другое дело иностранные дипломаты. Послы ловили слухи, ждали новых потрясений и строчили депеши на родину, мол, ничего толком неизвестно, близкие ко двору чиновники держат дело в строжайшей тайне, но, видно, положение очень серьезно.

Павла слухи о пугачевском мятеже волновали чрезвычайно. Он жадно ловил все подробности о военных действиях. Опять ожили призраки, и тень отца являлась во снах, но выглядел он странно – не в мундире, не в парике с буклями, а в странном кафтане и медвежьей шапке, надвинутой на самые брови. И смотрел на этот раз покойный император не стылым и мертвым глазом, а как-то бодро и с усмешкой. Проснувшись на мокрых от пота простынях, Павел сжимался в комок и думал, думал… Каков он, этот человек, принявший имя отца? Вчера вечером князь Голицын как бы походя, мимоходом бросил: «А злодей-то принародно объявил, что сделает вас своим законным наследником. Сведения верные. Каково, а?» – и не поймешь, глумится ли князь или подсказывает, мол, ваше высочество, пора бы вам заявить о своих правах. Но это же страшно! Матери верить нельзя. Во имя власти она не остановится перед убийством. Ведь порешил же ее сладострастник батюшку! А что если теперь Павел на очереди? И еще реплика, как бы случайная. Английский посол, рядом за столом сидели, вдруг шепнул ему на ухо: «Европа, между прочим, считает, что весь этот казачий бунт замыслен Пугачевым с единой целью – посадить вас на трон».