Бродяги Севера - Джеймс Оливер Кервуд Страница 25

Но смертельная опасность, от которой Мики только что едва успел спастись, все-таки не заставила его покинуть область Джексонова Колена. Напротив, именно она-то его здесь и удержала. У него было теперь о чем подумать, помимо Нивы и его собственного одиночества. Как лисица возвращается назад, чтобы взглянуть на тот капкан, в котором остался навсегда ее хвост, так и для Мики тропинка между капканами наполнилась вдруг новой прелестью. До сих пор запах человека имел для него лишь смутное, слабо сознаваемое им значение; теперь же он говорил о реальной и конкретной опасности. Он упивался ею. Все чувства его теперь обострились, и очарование заколдованной тропинки, проложенной по следу, стало притягивать его к себе сильнее, чем когда-либо.

С этого дня он, как мрачное, серое привидение, уже не сходил с тропинки. Тихо, осторожно, всегда наготове встретиться с подстерегавшей его опасностью, он следовал за шагами и мыслями Жака Лебо с настойчивостью оборотня или какого-нибудь мрачного лесного духа. На следующей же неделе Жак Лебо видел его два раза. Три раза слышал его лай. И еще два раза Мики следовал за ним по пятам сам, пока наконец тот, измучившись и в отчаянии, не махнул на него рукой. Мики никак нельзя было застигнуть врасплох. Он уже больше не съедал приманок в западнях. Даже когда Лебо соблазнял его целой заячьей тушкой, он и тогда не прикоснулся к ней. Из всех приманок он хватал только одно живье, главным образом птиц и белок. Однажды попавшаяся в ловушку выдра прыгнула на Мики и разодрала ему морду. После этого он стал терзать всех попадавшихся в капканы выдр таким отчаянным образом, что совершенно портил их шкурки. Он нашел для себя новое убежище, но инстинкт научил его уже никогда больше не возвращаться к нему прямым путем, а уходить из него и приходить обратно окольными путями.

День и ночь Лебо придумывал коварные замыслы против Мики. Он разбросал множество отравленных приманок. Однажды он убил косулю и наполнил ей внутренности стрихнином, настроил целый ряд потайных ям, куда Мики должен был провалиться, и в виде приманки разложил в них мясо, пропитанное топленым салом. Наконец, он построил для себя из еловых и кедровых веток шалаш и стал просиживать в нем по целым часам с винтовкой наготове. И все же Мики оставался неуловимым.

Как-то раз Мики нашел в одной из ловушек попавшуюся в нее норку. У него даже и в мыслях не было причинить ей хоть какой-нибудь вред. Обычно он возвращался к себе в логово с вечерней зарей, но в этот вечер его удержала в лесу великая и всепоглощающая тоска одиночества. На нем, как говорят индейцы, почил дух Кускайстума – бога дружбы. В нем пробудилась жажда иметь около себя плоть и кровь, которые точно так же, как и он сам, желали бы иметь около себя и его. Эта жажда сжигала его, как огнем. Она поглощала в нем всякую другую его мысль, будь то думы о голоде или об охоте. Великая, неутолимая тоска овладела всем его существом.

Тут-то он и наткнулся на норку. Сидя в западне, она уже больше не боролась за свою свободу, примирилась и, видимо, уже покорно ожидала своего конца. Она показалась Мики такою мягкой, теплой и ласковой. Пес вспомнил о Ниве и тех тысяче и одной ночи приключений, которые он провел бок о бок с ним, и ему вдруг безумно захотелось иметь около себя друга. Он заскулил и продвинулся к норке поближе.

Норка не ответила на его предложение о дружбе и не шелохнулась. Она сидела, вся съежившись в плотный, мягкий комок, недоверчиво поглядывая, как Мики уже подползал к ней на животе. И тут в собаке проснулось что-то далекое, оставшееся в нем от щенка. Он стал вилять хвостом и стучать им о снег и заскулил так, точно хотел этим сказать: «Будем друзьями! Вот увидишь, какое у меня славное логово! Знаешь что? Я принесу тебе сейчас что-нибудь поесть!»

Норка не двинулась и не издала ни звука. Мики подполз к ней еще ближе, так что уже мог коснуться ее лапой. Его хвост застучал о примятый снег еще решительнее.

«Я тебя выведу и из западни! – казалось, хотел он ей объяснить. – Это расставил их повсюду человек-зверь! Я ненавижу его!»

И вслед за этим, настолько неожиданно, что Мики даже не успел приготовиться к обороне, норка прыгнула прямо на него и острыми, как бритва, резцами впилась ему в нос. Даже и тут боевой пыл стал лишь постепенно разгораться в собаке, и не впейся зубы норки ему вторично в плечо, он, пожалуй, и ушел бы восвояси. Он попытался было стряхнуть с себя своего врага, но норка не отцеплялась. Тогда челюсти Мики сомкнулись, крепко сжали ее затылок – и норка испустила дух.

Мики отошел от капкана, но не ощутил в себе никакой радости от своей победы. Его, четвероногого зверя, охватила такая же безысходная тоска, какая и людей иногда доводит до сумасшествия. Он стоял в самом центре окружавшего его мира, но этот мир был для него теперь совершенно пуст. Он чувствовал в нем себя изгоем. Его сердце рвалось к дружбе, он искал ее, жаждал иметь около себя сверстника, чтобы быть не одному, но видел, что все твари боялись или ненавидели его. Он был парией, бездомным бродягой, без сверстника и без крова. Он не давал себе во всем этом отчета, но мрачная правда окутывала его со всех сторон, как непроглядная ночь.

В этот вечер он не вернулся обратно к себе в логово. Он сел на задние лапы на небольшой лесной площадке, стал прислушиваться к ночным звукам и смотреть на то, как одна за другой стали зажигаться звезды. Всходила полная, ранняя луна, и, когда ее большой красный диск появился над лесами, Мики вдруг почувствовал на себе всю тяжесть жизни и, уставившись на луну, жалобно завыл.