Совесть королям - Мартин Стивен Страница 24

А летом, даже в самый яркий день, воздух бывает густ и тяжел, словно отравленный прибрежными болотами. Повсюду с жужжанием носятся наглые мухи, готовые усесться на кусок мяса, даже если вы уже насадили его на нож и поднесли ко рту. Река скорее напоминает зловонную сточную канаву; густые волны шлепаются о днища лодок, оставляют темные следы на ярко раскрашенных бортах. Порой запахи и воздух становятся просто невыносимыми. Грэшем не раз бывал свидетелем тому, как люди замирали на месте, стоило кому-то чихнуть. Чума не раз заглядывала Кембриджу через плечо, и чиханье было одним из первых признаков заразы.

Грэшем вернулся в свои комнаты в Грэнвилл-колледже — те самые комнаты, которые он занял еще в те дни, когда его богатство начало стремительно расти, а вместе с ним процветать колледж. Полки здесь делал деревенский плотник — грубые, но зато крепкие и надежные, они не прогибались под весом книг и бумаг, которых накопилось за эти годы немало. Впрочем, сэр Генри сомневался, что приглашенный на сегодняшний вечер гость обратит хоть какое-то внимание на книги. Да и вряд ли он даже обучен читать.

Пламя свечей обычно скрывало самые разные грехи. В случае Лонг-Лзнкина оно их безжалостно обнажало. Мерцающие блики, игравшие на его лице, подчеркивали многочисленные изъяны и неровности кожи. Лицо это было изуродовано двумя или тремя огромными нарывами, напоминавшими кратеры вулканов. Стоило Лонг-Лэнкину повернуть голову, как по лицу пролегали длинные тени. Зубов во рту не хватало, а те, что сохранились, обрамляли собой черные пустоты, подчеркивая их, а ничуть не скрывая.

— Не знаю, — произнес он. — Просто не знаю.

Он посмотрел на остатки эля в круглой кружке, предложенной ему Грэшемом. Лонг-Лэнкин никогда не пил вина. Возможно, он считал эту привычку недостойной себя.

— Давай попробуем еще раз, — произнес Грэшем. — Постарайся вспомнить. Как выглядел этот книготорговец?

— Я уже сказал, что был пьян. На ногах не стоял, все глазья залил. Да я бы родную мать не узнал, даже сунь она мне в рот свою сиську.

— Лонг-Лэнкин, — обратился к нему Грэшем, не скрывая отвращения, — прошу тебя, давай обойдемся без подробностей твоего грудного вскармливания.

Почему-то никто не называл этого человека Лонг или Лэнкин. Для всех он был просто Лонг-Лэнкин. В одно слово. Его не разделить на два. А еще он всегда пьян, и память у него дырявая.

— Послушай, — произнес Лонг-Лэнкин. — Это дело проще пареной репы.

Говорил он с уверенностью человека, который от начала и до конца прошел путь пьяницы. Трезвый. Слегка захмелевший и чуть тепленький. Пьяный. Очень пьяный. Упившийся в грязь. Лишившийся чувств. Пришедший в себя и мучающийся тяжким похмельем. Снова слегка опьяневший.

Он был… человек. Весь такой перекореженный, съеженный, скукоженный, в общем, настоящий карлик.

— Лонг-Лэнкин, — перебил собеседника Грэшем. Терпение его было на исходе. — Это вряд ли поможет мне его найти. Честно говоря, я не замечал, чтобы Кембридж был наводнен перекореженными карликами, которые выдают себя за книготорговцев.

— Пьесы!.. — воскликнул Лонг-Лэнкин. Он явно что-то вспомнил. Очевидно, ощущение это было для него в новинку, и он был жутко доволен. На изуродованном лице заиграла улыбка. А еще Грэшем отметил про себя, что из двух нарывов на шее торчит по волосу.

— Пьесы?

— Ну да… он сказал, что что-то там делает с пьесами.

— И что же конкретно он делает с пьесами? — спросил Грэшем, заинтригованный подобным признанием. Куда только подевалась охватившая его скука!

— Он сказал… сказал… — Память вновь изменила собеседнику, потухнув, как свеча, которая, прежде чем погаснуть, на мгновение озаряется ярким пламенем. — Он сказал, что хотел бы, ну, в общем… чтобы студенты поставили одну из них. Ну, как они обычно это делают.

Лонг-Лэнкин мог не объяснять дальше. Грэшем знал, как такое обычно бывает. В прошлом году беспорядки длились дня два, а все потому, что пришедшие на спектакль в Тринити-колледж студенты Джонс-колледжа оказались на улице по причине нехватки мест. Тогда учащиеся Джонс-колледжа предприняли попытку силой прорваться внутрь, а студенты Тринити-колледжа принялись бросать в них камнями с крыши и всем, что только могли отыскать в привратницкой. Спектакли в Кембридже — вещь взрывоопасная.

Да, хорошего мало… От Лонг-Лэнкина пользы почти никакой. Он смог лишь подтвердить, что некто выдает себя за книготорговца, как-то связанного с театром. Грэшем вздохнул, выволок из комнаты плохо соображающего гостя, после чего уселся в кресло с высокой спинкой. Именно в такие моменты он острее всего ощущал свое одиночество. Впрочем, это ощущение ему даже нравилось. Своего рода роскошь, часть его солидного состояния. Большинство других преподавателей обычно селили вместе с собой трех-четырех студентов: хозяин квартиры спал на кровати, студенты — на переносных койках.

Итак, неожиданно в Кембридже объявился некий человек, фальшивый книготорговец. Однако тем немногим людям, кому он представился, не было известно ни о каких письмах короля к своему любовнику. Разговоры с ними он вел исключительно о пьесах.

Пьесы. Театр. Имеет ли это какое-нибудь отношение к политике? Или все дело лишь в самих пьесах? Точно известно лишь одно — это имеет прямое отношение к власти. Потому что в конечном итоге все имеет отношение к власти. Грэшему в срочном порядке требовалось освежить свои впечатления о театре. Он и его семья отправятся на представление.