Красный сфинкс - Александр Дюма Страница 24

Едва затих шум шагов в дальнем конце галереи и погасли, дрожа, последние отблески факелов на стенах, как дверь комнаты, где укрылись граф де Море и его спутница, слегка приоткрылась и из нее высунулась юная женская головка.

Видя, что все вновь погрузилось в молчание и темноту, девушка осмелилась выйти и бросила взгляд в галерею, на другом конце которой еще видны были блики факелов в руках двух пажей.

Потом, рассудив, что опасности больше нет, она приблизилась к двери комнаты, легкая, как птичка, и сказала графу:

— Идите, монсеньор.

И, держась на некотором расстоянии, так, чтобы молодой человек не мог разглядеть ее лица, она отворила одну за другой три двери — те, что открыл и, уходя, затворил за собой король.

Молодой человек следовал за нею онемевший, задыхающийся, потерявший голову. В маленькой комнатке девушка невольно оказалась так близко от него, и граф, сдерживаемый всемогущей силой целомудрия, не мог не опьяняться ее дыханием, не впитывать всеми порами тот чувственный аромат, что исходит от тела молодой женщины и может быть назван благоуханием брачного возраста.

Прежде чем отворить последнюю дверь, она протянула руку к графу, шедшему за ней по пятам, и с легким волнением, заставившим дрогнуть ее спокойный голос, произнесла:

— Монсеньер, будьте добры подождать в этой гостиной. Когда ее величество пожелает вас принять, вас позовут.

И она вошла в спальню королевы. На этот раз Анна Австрийская не спала и не притворялась спящей.

— Это вы, милая Изабелла? — спросила она, отодвигая полог более решительным жестом и приподнимаясь на постели более поспешным движением, чем делала это при короле.

— Да, ваше величество, это я, — отвечала девушка, став таким образом, чтобы ее лицо оказалось в тени и королева не могла заметить на нем невольного румянца.

— Вы знаете, что король сейчас только ушел отсюда?

— Я его видела, ваше величество.

— У него несомненно были подозрения.

— Возможно; но теперь они наверняка рассеялись.

— Граф здесь?

— В гостиной за дверью спальни.

— Зажгите свечу и дайте мне ручное зеркало. Изабелла послушно подала ей зеркало, направив нее огонь свечи.

Анна Австрийская была скорее хорошенькой, чем красивой. У нее были мелкие черты лица, невыразительный нос, однако прозрачная и бархатистая кожа той белокурой фламандской династии, что дала таких государей, как Карл V и Филипп. Кокетливая со всеми мужчинами без различия, она не хотела упустить случай произвести впечатление даже на своего деверя, поэтому взбила несколько прядей волос, примятых подушкой, расправила складки длинного шелкового пеньюара, приподнялась на локте, проверяя, насколько удачна ее поза, отдала зеркало фрейлине и с благодарной улыбкой сделала знак, что та может удалиться.

Изабелла поместила зеркало и подсвечник на туалетный столик, почтительно поклонилась и исчезла за дверью, на которую указывала королева своему супругу, говоря, что там спит на канапе ее дежурная фрейлина.

Горевшие в спальне лампа и свеча были размещены так, чтобы свет их падал на то место, где Анна Австрийская принимала короля и сейчас собиралась принять графа де Море.

Однако, оставшись одна, королева не позвала его: казалось, она ждет кого-то или чего-то, то и дело оглядываясь в глубь комнаты, делая нетерпеливые жесты и что-то тихо шепча.

Наконец, с небольшим промежутком во времени, две двери, будто она обращалась к ним с вопросом, отворились. В одну вошел молодой человек двадцати лет, худой, темноволосый, с грубыми чертами лица, выражение которого, смягчаясь, становилось неискренним. Он был в роскошном костюме голубого атласа и вишневом, шитом золотом плаще. На шее у него (как было принято носить его в ту эпоху) был орден Святого Духа, в руке — белая фетровая шляпа, украшенная двумя перьями под цвет плаща.

Это был Гастон Орлеанский, обычно именуемый Месье; как уверяла скандальная хроника Лувра, исключительная любовь матери к нему объяснялась тем, что он был сын красавца-фаворита Кончино Кончини. Надо сказать, что любой, кому доведется (как довелось нам недавно в музее Блуа) увидеть рядом портреты маршала д'Анкра и второго сына Марии Медичи, поймет, что необычайное сходство между ними могло внушить веру в справедливость этого тяжкого обвинения.

Мы уже говорили, что со времени заговора Шале король презирал своего брата. В самом деле, Людовик XIII обладал своего рода совестью. Ему не было безразлично то, что называлось тогда честью короны, а теперь называется честью Франции. Его эгоизм и тщеславие, обработанные Ришелье, почти полностью преобразились, и из этих двух пороков удалось сделать чуть ли не добродетель; а между тем Гастон, коварная и одновременно трусливая душа, был основательно запачкан в нантском деле. Он хотел стать членом Совета. Ришелье ради поддержания мира согласился бы на это, но принц хотел, чтобы вместе с ним членом Совета стал его воспитатель Орнано. Ришелье отказал. Гастон кричал, бранился, бушевал и заявил, что Орнано, будь то добром или силой, но станет членом Совета. Не имея возможности арестовать Гастона, Ришелье приказал арестовать Орнано. Гастон врывается в Совет и высокомерным тоном спрашивает, кто осмелился арестовать его воспитателя.

— Я, — отвечает с величайшим спокойствием Ришелье.

Все тем бы кончилось и Гастон молча проглотил бы свое унижение, если бы г-жа де Шеврез, подстрекаемая Испанией, не подтолкнула Шале к действию. Тот предложил Месье свои услуги, чтобы избавить его от кардинала. И вот что Гастон придумал (вернее, ему подсказали): он отправится со всей свитой на обед к Ришелье в его замок Флёри и там, за столом, предавая законы гостеприимства, вооруженные люди преспокойно убьют безоружного человека — священника. Впрочем, вот уже шестьдесят лет Испания, мерзкая высохшая рука которой видна за всем этим, именно так поступает со значительными личностями, мешающими ей. Она их упраздняет, а в политике упразднить означает убить. Так она упразднила Колиньи, Вильгельма Нассауского, Генриха III, Генриха IV, так же рассчитывала она поступить и с Ришелье. Способ однообразный, но какое это имеет значение? Раз он действует, значит, он хорош.

Однако на сей раз ничего не получилось.

По этому случаю Ришелье, как Геркулес у Авгия, начал чистку двора с выметания принцев. Два бастарда Генриха IV — Вандомы — были арестованы. Граф де Суасон обратился в бегство, г-жа де Шеврез отправилась в изгнание, герцог де Лонгвиль оказался в опале. Что касается Месье, то он подписал признание, разоблачив и предав в нем своих друзей. Его женили, сделали богатым и лишили чести.

Шале был единственным, кто вышел из этого заговора неопозоренным, ибо он вышел из него без головы.