Рыцарь пустыни, или Путь духа - Генри Райдер Хаггард Страница 23

– Лично мне этого совсем не хочется, – с жаром ответил он. – Но вы, Эдит, такая добрая. Такая хорошая. Скажу честно, я этого не ожидал. Я боялся, что как только я вам признаюсь, вы тотчас отвернетесь от меня.

– Нас учат прощать друг друга, – ответила она с легкой улыбкой, дрожащей в уголках ее рта, и вновь протянула руку – на сей раз левую, и позволила ему поцеловать ее.

На самом же деле он сделал большее: сняв с пальца единственное кольцо, какое когда-либо носил, золотое кольцо со странной гравировкой, – это было тронное имя фараона, которое сам фараон продолжал «носить» на пальце более трех тысяч лет, лежа в своей гробнице, – Руперт надел его ей на средний палец в знак своей вечной любви.

«Еще одна из этих злосчастных вещиц, снятых с мумии, – заметила про себя Эдит. – Как же мне надоели эти египтяне и все, что с ними связано! Такое впечатление, будто они меня преследуют».

Но вслух она этого не сказала, лишь приподняла кольцо и коснулась его губами – картина эта наверняка удивила дух покойного фараона.

– Руперт, – сказала она, – прошу вас, никому не говорите об этом сегодня, разве только вашей матушке. Как вы понимаете, характер у Дика крайне вспыльчивый, – добавила она с особым нажимом, – Надеюсь, вам также понятно, что у меня нет для вас никаких признаний ни о чем, ни о ком-то еще. Если даже он и ухаживал за мной, я не давала ему для этого никаких поводов.

– Теперь ему самое время оставить свои ухаживания, – проворчал Руперт, – иначе его ждут неприятности.

– Согласна. И, говоря по правде, я не сомневаюсь, что он их оставит, когда все узнает. А еще лучше, если он это сделает, пока вы здесь. Мне ни к чему бурные сцены.

– Как скажете, моя дорогая, – ответил Руперт, – я могу уехать завтра утром, даже если мне этого не хочется, а через несколько дней мы встретимся в Лондоне. – И он рассказал ей о полученном от друга приглашении.

– Кстати, весьма разумно, – сказала Эдит с облегчением. – Хотя, как вы сами сказали, и ужасно в данных обстоятельствах. К тому же, чтобы успеть на тот поезд с ливерпульского вокзала, вам придется уехать завтра утром еще до восьми часов. Возвращайтесь в Лондон в субботу, и мы прекрасно проведем время. О боже, посмотрите на часы, гонг к ужину прозвучит через пару минут, а вы еще даже не переоделись. Ступайте немедленно, дорогой, иначе все заметят. А нам это не нужно. Ступайте, дорогой, мой возлюбленный, который станет моим мужем, ступайте.

И Руперт ушел.

«Все прошло не так уж и плохо. Могло быть и хуже, – подумала Эдит, вытирая лицо кружевным платком, когда дверь за ним закрылась. – В принципе он очень даже милый. Ну почему он мне не нравится больше? Тогда мы могли бы быть по-настоящему счастливы, а так, я не знаю. Подумать только, он рассказал мне свою историю! Какой странный человек! Не иначе, как то была Клара. Я что-то такое слышала. Дик тоже на это намекал, но я тогда решила, что это просто сплетни. Так вот почему кузен Джордж так его ненавидит, а он его точно ненавидит, хотя и настаивает, чтобы я вышла за него замуж. Да, теперь мне все понятно. Я помню, что она была очень красивая и очень глупая женщина. Бедный, невинный Руперт!»

Когда спустя десять минут Руперт спустился к ужину, все уже сидели за столом. Пока подавали рыбное блюдо, он сел на единственный свободный стул рядом с леди Дэвен, которой нравилось, когда он сидел от нее по правую руку. Он также с горечью отметил про себя, что Эдит сидит довольно далеко от него, между двумя гостями-охотниками, и через три стула от Дика, который занимал дальний конец стола.

– Ах, мой дорогой Руперт! – сказала леди Дэвен. – Вы ужасно опоздали. Я уже начала волноваться, ибо так недолго разбаловать кухарку. В наказание я оставляю вас без супа! Что? Или вы уснули над тем вашим толстым томом в библиотеке?

Пробормотав что-то в свое оправдание, Руперт молча взялся за рыбу, или только сделал вид, что взялся. Учитывая возбужденное состояние его ума, это великолепное и довольно продолжительное новогоднее пиршество стало для него весьма странным развлечением. Все вокруг как будто было подернуто флером нереальности. Неужели после той прекрасной, удивительной вещи, что только что произошла с ним, вещи, навсегда изменившей ход его жизни, сделавшей ее грандиозной и благородной, как те колонны в Карнаке под полной луной, он по-прежнему тот самый Руперт, что сегодня утром ушел на охоту? А эта дородная, флегматичная немка, что сидит с ним рядом, увлеченно обсуждая подаваемые блюда, та самая терзаемая страстью, обреченная женщина, которая только что поведала ему, что ползала на коленях перед эгоистом-мужем, умоляя спасти душу ее новорожденного ребенка? Не была ли перед ним еще одна прекрасная Клара, которую он так хорошо помнил сидящей на этом же самом стуле, с ее чудесными, несчастными глазами, в которых уже затаилось ощущение близкой смерти и крушения всего и вся? Эти глаза – он до сих пор ощущал на себе их взгляд. Он не знал, откуда, но они до сих пор с упреком смотрели на него, предостерегая от чего-то. Вот только от чего? Этого он не знал.

Была ли эта веселая и красивая женщина, что смеялась и шутила с сидевшими с ней рядом мужчинами, той самой Эдит, которой менее часа назад он признался в любви? Наверно да, ибо на ее пальце поблескивало его золотое кольцо, и, более того, Дик явно его заметил, ибо смотрел на нее, нахмурив брови.

И почему, не мог понять Руперт, в данный момент перед его глазами упорно возникала другая картина – храм в Абу-Симбеле, омытый вечерним светом, окрасившим воды Нила в кроваво-красный цвет, и гигантские, улыбающиеся статуи великих царей прошлого, чье кольцо сейчас украшает палец Эдит в знак его вечной любви. А еще перед его глазами почему-то возникла темная, седая фигура Бахиты, о которой он ни разу не вспомнил вот уже много дней. Стоя среди скал, она кричала ему, что они встретятся вновь, а также что-то кричала Дику и Эдит, правда, он так и не смог разобрать ее слов, а затем повернулась и заговорила с какой-то тенью за ее спиной.

* * *

Наконец ужин завершился, и как то было заведено в этом доме, все гости, и мужчины, и женщины, вместе поднялись из-за стола и перешли в огромный зал, украшенный остролистом и омелой, где будет играть музыка и будут танцы, и при желании можно курить. На праздник были также приглашены еще несколько гостей со стороны, – дочери сельского пастора и две соседских семьи, так что всего в доме собралось два, если не три десятка человек. Разумеется, была здесь и миссис Уллершоу, которая, поужинав у себя в комнате, спустилась вниз, чтобы проводить старый год.

Руперт сидел рядом с матерью – некая странная робость удерживала его на расстоянии от Эдит. Положив свою руку поверх его руки, мать, с улыбкой, делавшей ее старое, морщинистое лицо прекрасным, сказала, что после долгих лет одиночества она впервые чувствует себя счастливой, присутствуя при рождении очередного года вместе с ним, даже если год этот окажется для нее последним.

– Не говори так, мама, – ответил он, – мне это больно слышать.

– Да, мой дорогой, – мягко ответила она, – но вся жизнь полна боли, полон отречений и жизненный путь с прощаниями вместо верстовых столбов. И когда нам кажется, что мы на седьмом небе от счастья, как я сегодня, мы должны помнить эти истины даже лучше, нежели в иные мгновения. Мгновение – это все, что у нас есть, дорогой, ибо далее простирается воля Божья и то, что мы никогда не назовем нашим.