Власовцев в плен не брать  - Сергей Михеенков Страница 23

В Прудках уже начали сенокос.

На Тихонов день с Озера пришёл монах Нил. Побродил по деревне и остановился возле бороницынского дома. Попросил напиться. Воды ему вынесла Зинаида. Губы Нила дрогнули в улыбке, когда он увидел её.

– Дети-то живы-здоровы? – спросил он Зинаиду.

– Всё слава богу, отец Нил, – ответила она монаху с той же затаённой улыбкой.

– Сколько раз я говорил вам, неразумным: не называйте меня отцом, – покачал головой Нил, принимая из рук Зинаиды кружку с водой. – Я не крещу, не исповедую. Я только молюсь.

– А вот бы и крестили наших детей, брат Нил. Народилось вон уже сколько, а все некрещёные. Улю-то вы окрестили. Одна только и крещёная.

– В комсомол пойдут, – лукаво увернулся Нил.

– Пускай идут. А вы их сперва окрестите.

– А где ж моя крестница? – вдруг спросил монах.

– С дедом в поле.

– В поле? – удивился Нил. – Это – в отца. Это у неё отцовское. Ну, теперь уже скоро, скоро битве конец. Сейчас в лесах его одолеют, а дальше уже пойдут, пойдут… – И монах махнул рукой за поле, на запад.

Зинаида внимательно слушала слова Нила, пытаясь понять их спрятанный от постороннего смысл.

– С папкой будет в поле ходить моя крестница. Поле слушать. Слушать… Как колос звенит. Ветер его наклонит, а он о другой-третий ударится и – звон пошёл, звон, звон… Земля в колокола бьёт. Всё истинное – тихое, негромкое. Незачем ему греметь. Такие и земные колокола. Земля почти всегда молчит. И родит – молчит. Молчушко… Сколько, ты говоришь, детей в Прудках родилось? – вдруг прервал он свои смутные размышления и посмотрел на Зинаиду, как смотрит бригадир, когда спрашивает о вечёрошнем надое, чтобы внести его точно число в суточную ведомость.

– А сколько… – растерялась Зинаида. – Сейчас сосчитаю. Вера родила, Маня Фоминиха, Анисья тоже девочку, и на том конце двое… Шестеро!

– Ничего, что некрещёные. Срок придёт, окрестятся. Любить надо детей. Любить. Любовь крепче крещения. А там и окрестятся. А что ж Курсант? Пишет?

– Пишет. Боюсь я за него. Всё сердце изболелось.

– Это твоя боль. Боль сердце доброму научает. Пускай болит. А Курсант твой вернётся. Хотя и не сразу. Хлеба-то детям хватает?

– Может, когда и не хватает, да только все ж сейчас так живут.

– Травку, травку щиплите.

– Щиплем. Куда ж без этого? Крапива да толкачи. Нюньки да сныть. Иван-чай да одуванчик.

– Вот-вот. А скоро и полегчает.

– Да вы бы зашли в дом. Я и на стол вам соберу. Что ж вы в калитке стоите? Мы ж не чужие.

– Спасибо. Добрая у тебя душа. Тебе теперь за двоих жить. За двоих и работать придётся. Знай. Дорога у тебя впереди – у-у!.. Дальняя. Глаза не запылит, душу не встревожит. Железная. Поедешь с радостью.

– Да куда ж мне ехать от детей и родителей?

– Поедешь. Так надо. Учиться.

Сперва Пётр Фёдорович решил взять самые дальние сенокосы. Лесные. Выкашивали все полянки. Там же подбивали ряды, сушили и уже сеном вытаскивали на волокушах к дороге. Дальше уже легче – сено из боровков ^[10] забирали возчики. Грузили на телеги, очесывали, чтобы не терять клоками в дороге, прижимали сверху еловым хлудом ^[11] и везли в Прудки.

Зинаиду, как и других женщин помоложе да покрепче, на время покоса освободили от работ на ферме и отправили на луга.

Косила она на пару с Надей, дочерью конюха Ивана Лукича.

Надя была одногодкой Пелагеи. Училась с ней в одном классе в школе. После школы сразу же вышла замуж. Муж её, Николай, воевал где-то на Севере, под Мурманском. Часто писал письма. Каждое новое письмо Надя по неделе, иногда до следующего, носила под лифчиком. Когда случалась свободная минута, украдкой вытаскивала и читала. Она знала мужнины письма уже наизусть. Но всё равно читала. Ей нравилось смотреть на ровные строчки письма, на то, как в них стоят слова и выведены буквы.

Зинаида порой посмеивалась над ней:

– Опять Колины письма нюхаешь!

Надя была немного близорука, и со стороны действительно казалось, что она нюхает треугольник, прежде чем его развернуть и в очередной раз перечитать уже давно знакомое и выученное наизусть.

Ночевали они в одном шалаше. Ели из одного узелка, который им привозил то Пётр Фёдорович, то Иван Кузьмич, то приносили соскучившиеся по матерям дети.

У Нади было двое, мальчик и девочка. Сына она родила за четыре года до войны. А дочь в сорок втором, летом, от окруженца. Мужу ничего не сообщала. И жила теперь смутным ожиданием, в котором радость смешивалась с тревогой. Что будет, когда Николай вернётся и узнает, как она его ждала? А будь что будет, думала Надя, лишь бы живой домой вернулся.