Алхимик. По следам Джордано Бруно - Хорхе Анхель Ливрага Страница 23

Пусть пока в общих чертах, но он познал единый универсальный Закон, который, приспосабливаясь к потребностям каждого из существ, трансформировался во множество гармоничных, цикличных законов, существующих вечно в рамках периода объективного проявления. Теперь он воспринимал Божественное как чудесное средоточие всех душ во Вселенной, увенчанное Непостижимым Безмолвием; он узнал, что степень совершенства существ зависит от них самих, что все существа являются наследниками своих собственных поступков, что «Король» чище и мудрее всех, независимо от того, каким именем называют Божественное и в какую эпоху оно воплощается в теле. Вовсе не обязательно проклинать Анаксагора, Платона, Аристотеля только потому, что они родились до Христа, их добродетели были и в ту эпоху важны, и останутся актуальными десять или двадцать веков спустя. В конечном итоге, воссоединение всех индивидуальных душ в Едином Лоне зависит не от принадлежности к той или иной религии, а от добродетелей и свершений, ведь бессмертное существо шаг за шагом очищает себя, проходя разный опыт и становясь «совершенным, как Отец Небесный», и, прежде чем стать человеком, оно должно было проявиться в других мирах, в царствах минералов, растений и животных.

Антонио боялся, что церковники узнают о его приключении; он чувствовал, что стал другим. Он сам признался в этом братьям, пришедшим проводить его:

— Я уношу внутри себя «нечто» очень большое; я боюсь, что оно прорвется наружу через глаза и…

— Антонио, вы боитесь умереть? — шутливо спросил Матео.

— Вы не знаете, каково сейчас моей душе. Раньше я верил, что инквизиция осуждает одержимых дьяволом животных, не способных испытывать боль; сейчас я знаю, что это люди, у них есть семьи и мечты о семьях, есть планы и надежды. А я помогал убивать их! Скольких детей я сделал несчастными; сколько жен остались одинокими и вынуждены были предаться пороку; сколько преступников насладилось добычей! О, Матео, я не хочу туда возвращаться; позвольте мне стряхнуть с души всю эту грязь!

Вдруг голос его захлебнулся в слезах, он опустился на колени и обнял ноги своего наставника. Тот сразу же поднял его и очень твердо, но одновременно нежно позвал в свою келью. Пабло Симон вместе с двумя братьями остался дожидаться их, он молчал и был глубоко взволнован.

Через несколько минут Матео и Антонио вернулись; последний выглядел невероятно бледным, но уже более спокойным. Один из заговорщиков подал ему повязку для глаз.

— Вам больше не нужно завязывать мне глаза; это мой дом, и ваш идеал теперь стал моим!

— Простите, Антонио, — ответил Матео, — хотя нам позволено рисковать нашими собственными жизнями, мы не имеем права рисковать ложей.

Антонио взял повязку и туго завязал глаза; так скупец запирает сундуки, пытаясь уберечь свое богатство.

Время шло своим чередом, оставляя в мире след прошедших дней. И вот снег снова покрыл саваном голые ветви деревьев; но деревья не умерли, они просто спали.

Все это время Ипатия оставалась в подземной камере, она была на грани смерти, страдала от нервного потрясения и долгих дней внешнего оцепенения. Приходский священник, находясь под влиянием ложи и собственной совести, делал все возможное, чтобы смягчить ненависть инквизиторов.

Пабло Симон с каждым днем становился все молчаливее, и его прогулки за городом становились все длиннее. Он много раз пытался посетить пророчицу, но безуспешно. Она же, в свою очередь, упорно отвергала все попытки спасти ее. Она желала только смерти, но физические, психологические и ментальные мучения, которым она подвергалась, превратили это желание в фарс. Все ее тело сжалось от напряжения, а моральные устои ослабли, точнее пытались ослабнуть, от непристойных разговоров и поступков тех, кто ее окружал. В результате этого кошмара в душе девушки поселился навязчивый страх, который постепенно калечил ее и против ее воли отделял моральные принципы от тела.

Однажды в полдень, когда Пабло Симон проходил мимо внутреннего двора тюрьмы инквизиции, прилегавшего к зданию прихода, сквозь смотровое отверстие двери он увидел какое-то существо, издававшее самые жуткие крики, которые он когда-либо слышал. Какая-то старуха, вся в лохмотьях, с жидкими пепельными волосами, отчаянно пыталась скрыться от солнца, но стражники, вооруженные короткими хлыстами, заставляли ее оставаться под лучами светила. Пабло Симон содрогнулся при виде этого ужасного зрелища и от прянул; потом хотел посмотреть снова, но в эту минуту подошел стражник и велел ему уйти.

— Кто эта старуха? — спросил Пабло Симон, в горле у него все сжалось и пересохло.

— Эта? Ведьма. Она зовет себя Ипатия. У нее очередной припадок.

Тяжелая дверь, закрывшаяся за солдатом, спасла его от двух стальных рук, которые яростно устремились к его горлу.

Только невероятное усилие и все достоинства, обретенные благодаря внутренней дисциплине, к которой он приучался с первых дней в ложе, позволили Пабло Симону уйти без скандала. Сжав зубы так сильно, что кровь заструилась из десен, и пронзив ногтями кожу ладоней, он побрел куда глаза глядят, не чувствуя усталости, словно автомат.

Должно быть, люди, пребывающие в отчаянии, внушают страх и ужас простым и чистым существам в Природе, и птицы, его старые друзья, в смертельном испуге разлетались от его шагов, а тысячи зеленых губ на листьях деревьев, казалось, умолкали при приближении молодого посвященного.

Наконец ноги его подкосились, и он в изнеможении упал лицом в траву. Неизвестно, сколько времени он так пролежал, но, когда сознание к нему вернулось, он увидел, что находится в чудесном кедровом лесу, выходящем к глубокой лощине километрах в десяти от «Руин». Было темно почти как ночью, и небо казалось грозным и мрачным.

Пабло Симон посмотрел на карманные часы и обнаружил, что с момента его ужасного открытия прошло уже больше пяти часов. Он содрогнулся от жестокого воспоминания, словно от ледяного дыхания.

Тишину подчеркивали чудовищные раскаты грома, отражавшиеся эхом от склонов соседних гор. Чтобы защититься от дождя и холода, птицы спешили спрятаться под покровом из опавших листьев и мха. Вся Природа пребывала в ожидании, в молчаливом напряжении. Пабло Симон, захваченный первозданным очарованием этого зрелища, был еще одним из существ, ожидавших бури. Короткие неистовые шквалы срывали верхние ветви деревьев, но те не падали на землю, потому что их более скромные собратья, словно в знак благодарности жертве тех, кто указывал на Небо, поддерживали их и не давали упасть.

«Какой хороший пример для людей! — подумал молодой человек. — Когда падает кто-то, кто составляет передовые отряды высших слоев общества, те, кто стоят ниже, помогают ему… рухнуть еще быстрее! А здесь, в лесу, павшие деревья погибают в древесных объятиях своих братьев».

Его созерцание прервал ослепительный луч молнии, и он увидел, как громадные капли застучали по листьям, по стволам и по земле. Пабло Симон сделал несколько шагов и укрылся под деревом с великолепной кроной. Вокруг него монотонная магическая музыка переходила в «крещендо». Но эта музыка была особой, ведь под музыкой люди понимают гармоничное сочетание звуков, полностью противоположное тишине. А эта музыка напоминала танец души безмолвия, отмечавшей праздник одиночества и очередную встречу с собой, и это был танец словно на цыпочках…