Москвест - Андрей Жвалевский Страница 23

С утренней зорьки началось светопреставление. Сначала Маша подумала, что уже пришли татары, а потом поняла, что это еще не враги. Это впереди них бегут жители окрестных деревень. С детьми и торбами, босые и угрюмые, женщины шли к крепости, спасать свою жизнь. Их гнал страх. Они уже бросили все, что у них было, попрощавшись со своим хозяйством, и теперь у них была только одна мечта — выжить.

На посадские терема крестьянки смотрели хмуро, с городскими в разговоры не вступали. Они шли спасать свою жизнь, и если для этого им придется взять штурмом неприступный Кремль… они были готовы и на это.

А вот Кремль к этому готов не был. Поскольку все военачальники из Москвы ушли и приказы отдавать было некому, в рядах горожан начались разброд и шатание. Успевшие спрятаться на радостях запили. Не успевшие штурмовали ворота, пытаясь пробиться в крепость, а тут еще и крестьянки со своими детьми…

Короче, кто отдал приказ закрыть ворота, так никто и не понял, но мосты оказались подняты, ворота закупорены, стены неприступные. Кремль закуклился в себе, вместе с теми, кто смог в него спрятаться, оставив за бортом несколько сотен женщин и детей, не успевших в него втиснуться.

Ах, какой ор стоял под крепостными стенами! Какие ругательства летели в адрес тех, кто сидел внутри! Никакой Мамай не додумался бы до таких изощренных проклятий!

Маша стояла в обнимку с Клашей посреди этого безумства и вспоминала вид полностью разрушенного города после Мамаева нашествия. Запах пепелища, пустоши, смерти… Ей казалось, что она забыла все, как страшный сон, но сейчас память услужливо выволокла на поверхность тошнотворную картинку.

— Городовой, городовой, где же ты? — злилась Маша. — Почему ты не придешь? Спаси же город! — Маша оглядывалась вокруг и удивлялась общей бестолковости. — Что они, договориться, что ли, не могут! Неужели тут нет ни одного разумного человека, который бы придумал что-нибудь!

В памяти всплыло Феклино лицо, ее запавшие глаза. Маша оглядела орущую толпу и вспомнила, что тогда Фекле удалось спасти двоих. Только двоих…

Вокруг продолжала метаться толпа.

— Уходим! — не выдержав, сказала Маша.

— Куд-д-да? — простучала зубами Клаша.

— В лес! Татары не будут лес прочесывать. Сейчас лето, не замерзнем.

— Так в лесу волки, — захныкала Клаша.

— Волки? — изумилась Маша.

О том, что в лесу, кроме туристов, могут водиться еще и дикие звери, девочка, выросшая в XXI веке, не догадывалась. Но отступать было нельзя.

— Будем спать по очереди, будем спать на дереве! Пойдем, нужно выбираться отсюда.

Машин голос прозвучал так решительно в общем гуле стенаний, что, когда она вытянула Клашу на более-менее свободную дорогу, выяснилось, что за ними идет небольшой отряд.

* * *

Если бы даже Мишка не прикидывался немым, поговорить в дороге не получилось бы. Дружинники угрюмо молчали, открывая рот только в случае крайней необходимости. Уж на что любил потрепать языком Нос, и то посмурнел. Сказал только:

— Зна́чыць, и пра́уда, по́йдзем… Не аду́мауся Дзимитрый…

У Мишки снова появилась мысль сбежать, но тут Остей проявил к нему нежданную милость. Он позволил «хлопцу» идти у своего стремени. Ради такого дела кольчугу и шлем выдали поновее, так что вид у Мишки был даже бравый (он не удержался, полюбовался своим отражением в придорожной луже).

Однако идти у стремени оказалось хоть и почетно, но очень утомительно. Отряд двигался неспешно, но приходилось все время напрягаться, чтобы не отстать от князя — Остей то ускорялся, то приотставал. Все это время его лицо не покидало напряженное выражение, как будто он что-то мучительно решал и никак не мог решить. И Мишка не мог решиться на побег.

От грустных мыслей отвлекали нечастые привалы — кормили от пуза. Никогда в жизни Мишка не ел столько вкусного, пахнущего костром мяса. Да и хлеба было в достатке. Похоже, Остей позаботился о провианте для своего отряда заранее.

Мишка думал улизнуть во время послеобеденного привала, но князь и тут не обошел его своим вниманием — заставил Носа снова и снова отрабатывать с новичком простейшие фехтовальные приемы.

Сам сидел в стороне, полировал свой меч и почти не ругался. Может, думы были заняты другим, а может, и правда Мишкина техника стала чуть получше. А скорее всего, не хотел позорить своего младшего дружинника перед другими отрядами.

Все воины, вышедшие из Москвы, выглядели хмуро. С привала поднимались неохотно, садясь на коней, косились назад, где остался город.

Остей мрачнел с каждой минутой. Мишка вдруг понял, что не сможет его сейчас бросить. Хотя и тревога за Машу темной кляксой растекалась по душе.

От бессилия хотелось плакать…

…Вечером второго дня Остей отозвал Мишку от костра и сунул ему в руки тяжелый колючий сверток:

— Апранай.

Это литвинское слово Мишка уже знал, оно означало «одевайся». Он развернул сверток. В лунном свете блеснула кольчуга. Удивление младшего дружинника было заметно даже в темноте, и князь пояснил:

— Не, не у битву по́йдзем. Бу́дзеш мяне барани́ць.

Мишка уже решил признаться, что он не немой, и отказаться, но князь, опередив его, коротко объяснил задачу. Сейчас он, Остей, отправится к шатру великого князя. Разговор предстоит один на один. Мишка останется снаружи и должен зорко следить. Если шатер окружат вооруженные дружинники Дмитрия, нужно подать знак (шелохнуть полотно шатра)… а там как пойдет.

У Мишки во рту пересохло от этого «как пойдет». Но он мужественно кивнул.

Стоя у шатра и как будто лениво поигрывая подсадочным ножом, он слышал голоса Остея и Дмитрия. Поначалу они были глухие, но чем дальше, тем более высокие тона брали князья.

Мишка не выдержал и припал к стенке. Теперь он разбирал все.

— Ты мне крест целовал, Александр Дмитриевич! — гремел великий князь.

— Не тебе, а Москве, — московский выговор давался Остею с трудом. — И ее барани́ць буду!

— А если я тебя сейчас на кол?!

— А если я выйду и кликну: хто за мной, Маскву ратава́ць?