Амальгама 2. Тантамареска - Владимир Торин Страница 23

Позже император узнал, чем тот провинился. Вина была серьезная, но какое-то томительное чувство не оставляло Александра. Оно усилилось, когда выяснилось, что солдат после экзекуции – тысяча шпицрутенов не шутка – тяжко занемог и ныне пребывает в лазарете. От этого известия и к нему самому вернулась болезнь, казалось бы, покинувшая его. Он даже подумывал навестить Струменского и уж было совсем собрался, но выяснил, что тот скончался.

Едва император услышал это известие, как его мгновенно осенило: смерть солдата, оказавшаяся столь кстати, ко времени, – не что иное, как еще один знак, дарованный ему Всевышним. Теперь-то он запросто сумеет осуществить свое желание отречься от престола и «удалиться от мира». Притом осуществить это тайно, то есть избежать потрясений в стране.

Из ближних подле него в Таганроге находилась лишь супруга, императрица Елизавета Алексеевна. От нее особого препятствия своему намерению он встретить не ожидал – настолько любила его, что любой каприз принимала с покорностью – а вот остальные…. Он принялся загибать пальцы, считая тех, кого придется непременно посвятить в свой замысел, ибо без помощников в инсценировке своей «смерти» ему никак не обойтись. Несколько раз сбивался, затем составил список. Первоначально в нем была дюжина фамилий. Затем, всячески прикидывая, оставил половину. Настроившись на нешуточные возражения со стороны князя Волконского, неизменно сопровождавшего его во всех поездках, и барона Дибича с Чернышевым, он был в какой-то мере удивлен и даже разобижен той легкостью, с которой они поддались его убеждениям. Дольше других противился Чернышев, но после посула графского титула сдался и он.

А вот врачи – и его собственный, Виллие, и помощник Тарасов, и Штофреген, лечивший от чахотки императрицу, – заупрямились не на шутку. Лишь позже Александр догадался о главной причине: своей «смертью» он ставил под сомнение их профессиональную репутацию, особенно Виллие. Ссылки на то, что впоследствии они могут утверждать: если бы император послушно выполнял их назначения и принимал предписанные им лекарства, то непременно выздоровел бы, не помогали. Устав убеждать он, потеряв всяческое терпение, прошипел, зло глядя на растерянного шотландца: «Вон как ты запел! Помнится, когда я тебя баронетом два года назад сделал, сказывал, что исполнишь, что я ни пожелаю, а тут… Совесть, стало быть, заговорила. Ишь ты! Выходит, указать в посмертном диагнозе моего батюшки апоплексический удар тебе совесть дозволила беспрепятственно, не иначе, как почивать изволила, а ныне пробудилась! Ну-у, коль такой совестливый стал, готовься. Поедешь в Сибирь главным лечащим врачом каторжан. Или все-таки…» Александр выждал паузу, и покрывшийся от страха испариной Виллие согласно кивнул, оговорив только, чтобы в бумагах непременно было указано: при кончине государя ни он, ни его коллеги не присутствовали, а у тела находилась одна императрица.

Дальнейшее было просто. Вполголоса ругаясь на чем свет стоит – один по-шотландски, второй по-немецки, а третий по-рязански, – Виллие, Штофреген и Тарасов ночью тайно принесли из церкви тело скончавшегося Струменского и принялись спешно бальзамировать его и гримировать, силясь усилить внешнее сходство с императором. А тем временем дверь скромного особнячка на Греческой улице, где проживали венценосные супруги, отворилась, и из нее выскользнул высокий мужчина, плотно закутанный по самые глаза в черный суконный плащ.

Именно потому Николай, получив в качестве последнего слова записку «усопшего» венценосного брата, пришел в ужас и наотрез отказался восходить на трон: отродясь на Руси не случалось такого, чтобы царствовать при живом государе. И хотя он прекрасно знал об отказе Константина царствовать, равно как и об указе Александра, объявившего наследником именно Николая, все равно и сам присягнул старшему брату, и прочих заставил. Лишь после долгих уговоров и слезных просьб приближенных, подкрепленных аж двумя курьерами из Варшавы, кои один за другим привезли новые отречения Константина от престола, скрепя сердце, дал через две недели согласие взойти на трон при… живом царе.

Однако ныне пояснять что-либо брату Александр отчего-то не захотел. Вместо того он предложил прогуляться по лесу. Мол, скоро спящие должны пробудиться, и ни к чему, чтобы они застали в келье столь знатного гостя. Непременно пойдут всякие ненужные разговоры.

На прогулку Николай согласился с охотой и спросил насчет знамения: как угадать, что царствованию конец приходит?

Александр отмахнулся, коротко пояснив:

– Когда придет, сам поймешь, что это оно, а до того… царствуй, государь.

– Царствую, – мрачно кивнул Николай. – Хотя и тяжко приходится, особенно поначалу. Обычно новый государь милости являет, а я… – Он печально махнул рукой и как бы вскользь обмолвился: – Когда твое бюро-секретер от бумаг очищали, их все мне принесли. Там-то я среди них и обнаружил письменный донос о грядущем мятеже. Главное, все подробности в нем указаны – и число заговорщиков, и цели, и чего добиваться станут, и как действовать хотят. И он четыре года у тебя хранился, а ты… палец о палец не ударил… – обычная невозмутимость покинула его, и он зло содрал с головы наложенную братом повязку и отбросил ее в сторону.

– Не мог я, никак не мог, – вздохнул Александр. – Виноват перед тобой, спору нет, но и ты пойми меня. Я ведь поначалу и сам их мысли о конституции, об отмене крепостного права и о всем прочем разделял. И не просто разделял, но и поощрял. Так что это я, брат, слышишь, я изменил тому, во что верил, а они остались верными! – разволновавшись в свою очередь, ибо упрек задел его за живое, быстро заговорил Александр-Федор. – За что же мне их судить и казнить?! И если они петлю заслужили, то мне тогда на шею камень пудовый за соблазн малых сих. Прежде чем их судить, вначале я обязан себя суду предать, прежде чем их казнить – себя тяжкой каре подвергнуть, ибо я им яко отец, а они мне – дети. Выходит, их казню, детоубийцей стану. Нет уж, довольно с меня иной крови.

– Ну-у, это я еще могу понять, – заметил Николай, в знак примирения положив руку на плечо брата. – Но в ином ты все равно не прав. Вместо того чтобы в своем «Последнем завете», кой ты мне из Таганрога после своей смерти прислал… – Он осекся, осознав, насколько двусмысленно прозвучали его слова «после своей смерти», но чуть погодя продолжил: – Так вот вместо просьб, кого и чем наградить за сокрытие тайны – кому графское достоинство, кому табакерку бриллиантовую с вензелем и прочее, – лучше бы посоветовал заглянуть в свое бюро и ознакомиться с доносом. Ведь это чудо, что нас с Михаилом не убили.

– Да брось, – отмахнулся Александр. – Они и сами не ведали, чего хотят. Резвились как… дети. Ну что это за заговор, в котором не было и пары человек, меж собою согласных, не говоря уж про цели, про средства? Сам призадумайся, сколь бредово звучит: Россию на тринадцать держав разделить с двумя областями. Низовая держава со столицей в Саратове или Тобольская со стольным градом Тобольском – не смешно ли? А Пестель тайную полицию предлагал ввести числом – ты вдумайся только – пятьдесят тысяч. Они, и на площадь-то выйдя, толком не понимали, что им делать, иначе полдня не простояли бы, пока ты их… – он осекся.

– Ну что же, продолжай, – усмехнулся Николай. – Пока я их из пушек не разогнал. Да и позже не помиловал, как следовало. Так?