Россия за облаком - Святослав Логинов Страница 23

Сперва поехали в загс. Прежде никаких загсов не знали, а нонеча без загса попы не венчают, потому как в народе доверия к святости не осталось. Оттуда прямиком в церковь. Там уже всё по-настоящему было: и вкруг аналоя ходили, и кольцами по второму разу менялись. Как сказал потом один из подвыпивших гостей: «Жена да прилепится к мужу своему и будет одна сатана».

На застолье были все свои, будущая родня. Из чужих только шафер с подружкой, священник и дьячок, венчавшие молодых, да Горислав Борисович, приехавший вместе с Савостиными на телеге.

Шумели, как и полагается, на всю улицу. Магнитофон на подоконнике орал модные песни. Священник, отец Аркадий, раздухорясь, возгласил в честь молодых «Многая лета», да так, что перепуганный кот утёк в открытую фортку. Платон отплясывал со сватьей русскую. Как следует подвыпив, Лопастовы завели было песни, но ни одной до конца допеть не смогли. Как всегда в пьяном хоре сильнее того слыхать, кто на девятый глас козлоглаголит.

Шурка в белом платье с кружевом «шантильи» и при парикмахерской причёске сидела красивая, ровно самоварная кукла. Шампанское перед ней стояло нетронутое, зато Серёжа старался за двоих. Не полагается так-то, чтобы жених на свадьбе пил, но это в прежние годы не полагалось, а ноне все пьют.

Горислава Борисовича, как единственного гостя со стороны невесты, усадили между священником, венчавшим молодых, и каким-то дальним родственником: не то двоюродным дядей жениха, не то и вовсе чьим-то зятем. Во всяком случае, звали его Андреем Васильевичем, а Василиев среди старших Лопастовых не наблюдалось.

«Зять любит взять», – сосед налегал под водочку на привезённую буженину (Фектя запекала свиные окорока в печи) и учил Горислава Борисовича жизни.

– Какие-то вы, Савостины, малохольные. Где ж это видано, чтобы русский человек вина не пил?

– Его же и монаси приемлют, – подтверждал отец Аркадий, но тут же благоразумно оговаривался: – Ко благовремении!.. А излишнее питие – свинское житие!

– Вот именно! – соглашался Андрей Васильевич, наливая по новой. – Вы деревня, как свиньи в навозе роетесь, а мы городские, у нас культура. Для вас с нами породниться – честь, а вы рыло воротите, выпить не хотите!

– Я пью, – Горислав Борисович, не желавший из-за пьяного дурака портить праздник, кивнул на свой бокал с шампанским.

– Это для баб! А мужик должен водку!

– Кому должен? – не утерпел Горислав Борисович, но сосед не слушал.

– Вот ты мне скажи, почему все ваши не пьют как люди? Лимонадиком пробавляются, а для форсу выпьют морсу… Брезгуете нами?

– Нет, – кротко ответствовал Горислав Борисович. – Просто абстиненты.

– Чево?! – некультурно изумился городской житель. – Староверы, что ли?

– Андрей, не греши! – пожурил отец Аркадий. – Я Савостиных давно знаю, православные они. Особенно хозяйка, часто в храме бывает. А вот вас, – поповский взгляд остановился на Гориславе Борисовиче, – простите, не припомню.

– Я католик, – сказал Горислав Борисович, благоразумно умолчав, что и в костёле он в сознательном возрасте не бывал, разве ещё в шестидесятых, когда ездил с экскурсией в Вильнюс.

– Католик? – удивлённо-уважительно протянул сосед. – А я думал – жид.

Горислава Борисовича, в котором и еврейской крови было двенадцать с половиной капель, покорёжило от этих слов, но он и теперь промолчал.

– Не верь врагу прощёному, коню лечёному и жиду крещёному, – произнёс сосед, назидательно вздев вилку.

Налил ещё рюмашку, зажевал свининкой, затем встал из-за стола и громко, перекрыв все разговоры, объявил:

– Ах, невеста хороша! А хороша ли хозяйка будет? – не ленива ли, не балована? Вот мы сейчас это проверим!

Пошатываясь вышел на кухню и вернулся с помойным ведром, полным грязной воды, картофельных очисток и ещё какой-то дряни. С маху, едва не забрызгав гостей, выплеснул всё это богатство на пол, сверху шлёпнул половую тряпку.

– Ай, в доме нечисто! Покажи, красавица, как убирать умеешь.

Шурка растерянно оглянулась, не зная, что делать. Ничего подобного по окрестным деревням и сто лет назад не было, а теперь – и подавно. В былые годы молодёжь до свадьбы развлекалась кто во что горазд: мальчишники устраивались, девичники. Родня невесты торжественно её пропивала, устраивая гулянку за счёт жениховой родни, а будущая свекровь и золовки требовали смотрин, когда родственницы жениха идут с невестой в баню и там всю её оглядывают: ладна ли телом, нет ли тайной порчи или увечья. За увечье иной раз случайный синяк могли посчитать или царапину, поэтому перед смотринами девку на выданье от тяжёлой и опасной работы берегли, а совсем малых, если доведётся ненароком расшибиться, успокаивали, говоря: «До свадьбы заживёт». Но всё это допрежь венчания, а как молодые из церкви вернутся, полагается только пир и величальные песни.

Лопастовы, однако, повернули дело по-своему. Шурка, поймав кивок свекрови, поднялась из-за стола, подоткнула белый кружевной подол и принялась мыть пол. Через две минуты грязь была в ведре, но вынести ведро и вытереть пол насухо Шуре не дали.

– Ой, не чисто, плохо моешь! – возгласил Андрей Васильевич, вновь вывернув ведро на пол, и принялся топтаться посреди лужи, разводя вовсе несусветную грязищу.

– Сам-то не упади, – предупредила старенькая женихова бабушка. – А то стои́шь на ногах, как на вилáх.

Предупреждение прозвучало очень кстати, каблук гостя скользнул по разгвазданному капустному листу, и Андрей Васильевич грохнулся в самую серёдку натоптанного.

Кто-то ахнул, кто-то расхохотался, но мат пострадавшего перекрыл всё.

– Вот уж за кем убирать не надо, чисто пол вытер! – возгласил Платон, не скрывавший удовлетворения при виде подобного афронта.

Андрей Васильевич, уже поднявшийся было с четверенек, вновь поскользнулся и вдругорядь очутился среди помоев.

Не дожидаясь третьего раза, Никита вдвоём с шафером подняли ревнителя старины и отвели в боковую комнату, переодеваться. Шурка поспешно домывала пол, благо что желающих в третий раз выворачивать ведро не нашлось.

– А коли так, то проверим-ка, какой из жениха хозяин будет! – нарушил неловкую тишину Платон. – Пошли, Борисыч, пособишь подарок принесть.

Горислав Борисович и Платон вышли во двор, где в телеге под сеном было ещё немало всякой снеди. Горислав Борисович видел, что Платон обижен за свою любимицу, и, стараясь успокоить, произнёс:

– Есть такой обычай, чтобы невеста в праздничном платье пол мыла. Только вроде бы не у русских, а у чувашей.

– А у русских, – раздельно произнёс Платон, – ежели свинья из грязной лужи вылазить не хочет, её кличут: «Чуваш, чуваш!» Теперь понятно, почему.

Хорошо хоть не при гостях такое сказал.

В основном на телеге оставались сладкие наедки: яблоки, ватрушка, пирог с ревенём, но было и кое-что на завтрашний день, всё крытое полотном, а поверху – двумя железными корытами, чтобы не достали бродячие собаки и кошки, которые, несомненно, учуют соблазнительный запах.