Белый Север. 1918 - Яна Каляева Страница 23

—Наденька,— проникновенно сказал Максим.— Я чертовски устал. Прошу вас, перестаньте мне врать, все равно вы совершенно этого не умеете. Где Донова?

Надя побледнела, на курносом личике проступила россыпь веснушек.

—Вы только не ругайтесь, господин комиссар… Она на речку пошла… Тут рядом мостки.

—Зачем?

—Ну как же, белье надо прополоскать после стирки.

—Вы что это, заставляете арестантку работать? Она же не каторжная… пока.

—Божечки, ну что вы…— Наденька изумилась в этот раз совершенно искренне.— Никто не заставлял, она сама вызвалась! Скучно, говорит, в палате сидеть, давайте помогу чем смогу. А у нас, знаете, работа не переводится…

Максим закатил глаза. Вот так и доверяй им содержание опасных преступников! Хотя, справедливости ради, это не работа сотрудников госпиталя. Несколько бывших пациентов с легкой инвалидностью числились здесь охранниками, но по существу были скорее разнорабочими.

На дальнем конце двора показалась Маруся, размашисто подошла к скамье. Здесь она носила белую косынку и простое, почти крестьянское ситцевое платье. Подол был явственно тяжелым от воды. Арестантка и медсестра переглянулись так доверительно, что Максим понял: они уже по крайней мере приятельницы, если вовсе не подруги.

—Ступайте, Наденька,— сказал Максим.— И никогда больше не пытайтесь обманывать представителей власти, это может скверно для вас закончиться. Маруся, сядь, надо поговорить.

—Я отказываюсь давать показания,— Маруся упрямо закусила губу, но все же присела на край скамьи, не прислоняясь к ее спинке.

—Ясно-понятно… Это твое право,— покладисто ответил Максим.— Послушай, я ведь хотел спросить о другом… Не под протокол, вообще не по делу. Можешь не отвечать, если не хочешь. Но, я надеюсь, ты мне расскажешь все-таки… до тебя доходили какие-то новости о Митьке?

—Новости?— растеряно переспросила Маруся, и ее лицо немного смягчилось.— Нет, новостей нет. Я в последний раз в Петрограде его видела, в вашей квартире на Васильевском. И потом — только то, что ты мне говорил. Других сведений нету, ни Вера, ни Гриша не писали… хотя почта же толком не работала, так что может и писали, только я не получила.

—Ничего,— мягко ответил Максим.— На нет и суда нет. Спасибо, что сообщила. Буду надеяться, что отсутствие новостей — хорошие новости.

—Да, я тоже… скучаю по нему. Ему на днях шесть стукнуло — без нас… Я бы правда сказала тебе, если бы получила о нем весточку. Не знать судьбы своего ребенка — этого ни один человек на свете не заслуживает, даже такая мразь, как ты.

Похоже, Марусю с прежним Ростиславцевым все же связывало нечто большее, чем революционная деятельность. Если, конечно, для таких людей вообще бывает нечто большее. Да, значит, та сцена в типографии была для Маруси еще и личным предательством… Но сейчас она смотрела на него без обычной злости, напротив, с сочувствием. При всей своей жестокости она все-таки женщина, а женщины жалеют отцов-одиночек.

—Ничего,— повторил Максим.— Спасибо тебе… Как тебе здесь живется?

—Обыкновенно живется… Хорошо даже. Ты только не наказывай служащих за то, что они разрешили им помогать. У них и выбора-то особо не было, работать положительно некому, сестры сами от усталости едва живые… Ну, я и напросилась. Ты ведь им ничего не сделаешь?

—Нет, Маруся, им — ничего, не беспокойся.

Наверно, теперь ее можно разговорить. Глядишь, сболтнет что-то про своих оставшихся на свободе товарищей и их дела… она ведь не знает, что он не знает.

А вот о Митьке она едва ли что-то теперь скажет. Зачем повторять то, что, как она полагает, собеседнику известно лучше, чем ей? Чтобы душу потравить лишний раз? Первый Ростиславцев, похоже, сам оставил сына с этими Верой и Гришей, кем бы они ни были.

Это не его сын, в который раз повторил себе Максим. Даже генетически не его — хоть с первым Ростиславцевым они весьма похожи внешне, гены-то у них должны быть разными. Отец этого мальчика попросту погиб. Такое бывает. Зачем об этом беспокоиться? Других дел, что ли, мало?

И все-таки это ребенок, который ждет, что его папа, Максим Ростиславцев, однажды вернется за ним. Максим сам вырос без отца, а у Митьки и матери нет…

Максим решился.

—Маруся, со мной кое-что произошло.

—Да я, знаешь ли, догадалась,— фыркнула девушка.

—Ты не понимаешь… Не знаю, что это было, контузия или что-то другое… может, головой неудачно ударился. Но я… многое забыл, Маруся.

—В каком это смысле? С чего бы?!

Максим вздохнул:

—Сам толком не понимаю. Пытаюсь вспомнить, с кем, где оставил Митьку — и не могу…

—Это как в сентиментальном романе, что ли?— Маруся прищурилась.— Как это у них… амнезия? Молот, ты что, всерьез ожидаешь, будто я поверю в эту чепуху? Совсем за дурочку меня держишь? Обидно как-то…

—Если бы я хотел тебя обмануть, придумал бы что-нибудь более достоверное, ты не находишь? Можешь верить, можешь нет. Но вот так вот оно.

Маруся смотрела на него во все глаза и тяжело дышала. Красивая все-таки женщина, ему всегда нравились такие выразительные черты, наполненные энергией… Хорошо, что он хотя бы про путешествия во времени не рассказал, тогда вовсе бы отсюда без смирительной рубашки не вышел. Грудь Маруси высоко вздымалась под тонкой тканью, и против воли Максим припомнил, что успел увидеть тогда в допросной… Так, надо бы, пожалуй, начать встречаться с женщиной. Не с этой, конечно — с нормальной какой-нибудь. А то вот так некогда-некогда, а потом понимаешь, что пыришься на сиськи подследственной, что неэтично, опасно и попросту глупо. Надо срочно с кем-то познакомиться, а то скоро уже и вертлявая квартирохозяйка с пивком потянет, а нельзя же так низко падать, нельзя. Интересно, презервативы изобретены уже?

—Так чего ты хочешь от меня?— прервала неподобающие моменту мысли Маруся.

—Расскажи мне все, что помнишь или знаешь о моем сыне… пожалуйста.

—Безумие какое-то… Ну ладно, тайны тут нет никакой, слушай…

Ребенка первый Ростиславцев оставил с друзьями покойной жены. Максим запоминал имена, адреса, все подробности, которые растерянная Маруся сообщала.

—Только не воображай, будто разжалобил меня этой святочной историей,— сказала она наконец и нахмурила лоб. Похоже, сообразила, что если он и вправду потерял память, то нельзя говорить ему ни о чем.— Больше я ничего тебе не скажу. Мы кончили?

Максим подавил усмешку. Это слово, конечно же, не несло тех коннотаций, что в двадцать первом веке.

—Раз ты хочешь, то конечно. У меня одна к тебе просьба: оставайся здесь, не покидай территорию госпиталя. Если тебя поймают в городе — вернут в тюрьму, и тогда я уже ничем не смогу тебе помочь. Предупреди кого-нибудь… у тебя ведь есть тут друзья, верно?.. что если кто-то придет тебя допрашивать, пусть немедленно известят меня, я это пресеку. Постараюсь добиться твоего освобождения под залог.