Языческий лорд - Бернард Корнуэлл Страница 22

Кое-кто твердил, что мир последних лет – это воля христианского Бога и нам стоит быть благодарными, потому как наши дети растут, не зная страха, и мы пожинаем то, что посеяли. А еще – только во время мира попы могут проповедовать среди данов, и, как только их труды придут к завершению, мы все станем жить в христианском обществе любви и дружбы.

Но настоящий мир так и не наступил.

Отчасти затишье было результатом истощения. Мы сражались, сражались и сражались. Последнее побоище на замерзших болотах Восточной Англии, где погибли король Эорик, претендовавший на трон Этельвольд и сын Зигурда Торрсона, – битва, что превратилась в жестокую резню, отбила аппетит к новым сражениям. Но ничего всерьез не поменялось. Север и восток остались у данов, а юг и запад – у саксов. От всех этих могил вышло мало проку для каждой из сторон. Альфред, который желал мира, но знал, что ему не бывать, пока два племени спорят за одно и то же пастбище, умер. Королем Уэссекса стал Эдуард, а он охотно позволил данам жить в мире. Он желал того же, что и отец, – объединить всех саксов под одной короной, но был молод, страшился поражения и не доверял старикам, дававшим советы его родителю. Поэтому Эдуард внимал попам, которые поучали его довольствоваться тем, что имеет, и оставить данов в покое. В конце концов, пели попы, даны обратятся в христианство и все мы возлюбим друг друга. Не все христианские священники проповедовали эту мысль. Кое-кто, вроде аббата, которого я прибил, побуждал саксов к войне, говоря, что мощи святого Освальда станут предзнаменованием победы.

Воинствующие попы были правы. Не насчет Освальда – тут я очень сомневаюсь, – а в том, что не может быть прочного мира, пока даны занимают земли, некогда принадлежавшие саксам. И эти даны по-прежнему хотят прибрать к рукам все: остаток Мерсии и весь Уэссекс. Не важно, под каким стягом они воевали – под молотом или под крестом, – даны всегда были голодны. И снова набирали силу. Понесенные в войнах потери возместились, и даны рвались в бой. Как и Этельред, повелитель Мерсии. Всю свою жизнь он прожил в тени Уэссекса, но теперь он обзавелся новой женщиной, мечта прославиться вновь будоражила кровь, тем более что он старел. Ему хотелось, чтобы поэты слагали песни о его победах, а хронисты вписали его имя в историю, и поэтому вел к войне. Это будет война христианской Мерсии против христианской Восточной Англии и вовлечет в борьбу остальную Британию. И тогда снова встанут «стены щитов».

Потому что не может быть мира, пока два племени делят землю. Одно должно победить. Даже распятый Бог не в силах изменить этой истины. Я же был воином, а в охваченном войной мире воину положено быть жестоким.

Рыбак смотрел, и в глазах его была мольба, но топор опустился, и бедняга отправился в морскую пучину. Он мог выдать меня Эльфрику.

Я сказал себе тогда, что жестокости нужно положить конец. Я всю жизнь сражался за Уэссекс и приносил пригвожденному Богу победы, а он повернулся и плюнул мне в лицо. Поэтому я теперь пойду на Беббанбург, и когда возьму его, то буду сидеть там, и пусть два племени воюют. Таков был мой план. Я приду в свой дом, и останусь там, и уговорю Этельфлэд присоединиться ко мне, и тогда даже распятый Бог не выкурит меня из Беббанбурга, потому что эта крепость неприступна.

И в то утро я рассказал Финану, как собираюсь захватить ее.

Выслушав, ирландец рассмеялся.

– Это может сработать, – сказал он.

– Моли своего Бога, чтобы послал нам нужный ветер, – ответил я.

Я был не в духе, и неудивительно. Мне требовалась непогода, грозящий кораблю шторм, а небо над нами вдруг расчистилось, и стало тепло. Ветер зашел к югу и ослабел настолько, что парус подчас заполаскивал, теряя силу, отчего «Полуночная» лениво покачивалась на воде. Море сияло, залитое солнечными лучами. Большинство моих дружинников спали, и я предпочел дать им отдохнуть, а не выматывать на веслах. Мы отвели судно подальше от берега и остались одни под безоблачным небом.

Финан посмотрел на солнце.

– Это не дорога в Беббанбург, – заметил он.

– Мы идем во Фризию.

– Фризию?

– В Беббанбург пока нельзя, – пояснил я, – а торчать у побережья Нортумбрии опасно, потому как Эльфрик прознает, что мы здесь. Нам надо спрятаться на несколько дней. И спрячемся мы во Фризии.

И вот мы отправились за море, в причудливый край островов, воды, илистых отмелей, камышей, песка и плавника, каналов, меняющих свое расположение за ночь, и берегов, которые сегодня есть, а завтра нет. Это приют цапель, тюленей и изгоев. Переход занял у нас три дня и две ночи, и к исходу третьего дня, когда солнце уже опускалось на западе в чан с жидким огнем, мы подошли к островам. На носу я поставил дружинника – он должен был измерять веслом глубину.

Мне доводилось тут бывать. Именно на этих отмелях я устроил засаду на Скирнира и смотрел, как он умирает, а в доме на острове Зегге разыскал его жалкие сокровища. Дом я оставил нетронутым, и мы поискали его, но остров исчез, размытый неумолимыми приливами, хотя нам удалось найти песчаную отмель в виде полумесяца, где когда-то обманом заставили Скирнира разделить силы. Приткнули к ней «Полуночную» и разбили лагерь в дюнах.

Мне требовались две вещи: второй корабль и плохая погода. Добывать корабль тут я не осмеливался, потому как в тех водах властвовал другой человек, и, стоило мне захватить судно слишком нагло, он нашел бы меня и спросил, почему я промышляю в его владениях. Он нас и так нашел: приплыл на второй день в длинной низкой лодке с четырьмя десятками гребцов. Его корабль быстро и уверенно шел по неразмеченной протоке, уходившей к нашему убежищу. Нос заскрипел по песку, а рулевой отдал гребцам приказ табанить. На берег спрыгнул человек – здоровенный детина с лицом широким и плоским, как лопата, и с бородой до пояса.

– И кто ты такой? – жизнерадостно проревел он.

– Вульф Ранулфсон. – Я сидел на выбеленном морем бревне и не потрудился встать.

Мужчина затопал по пляжу. День выдался жаркий, но на госте был толстый плащ, высокие сапоги и кольчужный капюшон. Волосы, длинные и спутанные, ниспадали на плечи. На поясе висел длинный меч, а закапанная смолой серебряная цепь наполовину скрывалась под бородой.

– А кто такой Вульф Ранулфсон? – поинтересовался верзила.

– Путешественник из Хайтабу, – любезно пояснил я. – Возвращаюсь домой.

– Так с какой стати тебя занесло на один из моих островов?

– Мы отдыхаем и чинимся.

– Я взимаю плату за отдых и починку, – заявил он.

– А я не плачу, – отрезал я, не повысив голоса.

– Меня зовут Танквард, – похвастал он, словно ожидал, что имя мне знакомо. – У меня шестнадцать команд, и для всех есть корабли. Если я сказал, что ты платишь, – ты платишь.

– И какую плату ты просишь?

– Столько серебра, чтобы хватило еще на два звена этой цепи, – предположил верзила.

Я медленно, с ленцой встал. Танквард был высок ростом, но я оказался выше и заметил выражение легкого удивления на его лице.