Отрешённые люди - Вячеслав Софронов Страница 22

— Чего? — не сразу поняла Наталья. — Не дует, ты спросил? Ха–ха–ха, залилась колокольчиком. — А почему у нас дома и вдруг дуть должно? Коль двери закрыты, то, само собой, не дует. У вас дует что ли? Почему спросил? Смешной ты какой…

— Да я вот совсем недавно с острога выпущен, а там дуло, шибко дуло, неожиданно для себя начал откровенничать Иван.

— Ты… в остроге сидел? — ужаснулась Наталья. — За что ж тебя туда запрятали?

— За правду, за что еще.

— Это ты зря. За правду у нас не закрывают в острог. Разбойничал, поди? Чего отнекиваешься? Я слыхивала от стариков про разбойников, про них и песни поют.

— Вовсе я не разбойник, — набычился Иван, — на Ирбитскую ярмарку поехал, чтоб приказных на чистую воду вывести, а меня там повязали и сюда привезли.

— Быть не может, — покачала головой Наталья, и ее большие глаза распахнулись еще шире. В отличие от отцовских, черных, они у нее были голубые, с длинными черными ресницами. Небольшой вздернутый носик придавал ее лицу смешливое выражение. Ивану приходилось оставаться с девушкой наедине всего–то третий или четвертый раз в жизни и сейчас, представив, что отец может повести его свататься к ней, Наталье, ему стало вдвойне неловко, и он постарался перевести разговор на что–то близкое, знакомое и понятное обоим.

— Валет у вас бежит хорошо. Добрый конь.

— Ага, — согласилась Наталья и тут же оживилась, заговорила быстро, почти без перерыва, — только редко отец выезжает на нем. Я думала, бережет, а он все отнекивается, мол, некогда, дела все. Хорошо быть хозяином в доме: что хочешь, то и делаешь. А меня маменька все вышивать усаживает с утра и не пускает никуда. В храм и то с теткой Марьей хожу, если маменька приболеет. Ты вон объездил все кругом, а я только в деревне и бывала за рекой, когда по ягоды ходили. Сижу все дома, да в окошко поглядываю. Хоть зашел бы кто…

— Давай я к вам в гости ходить стану, — расхрабрился неожиданно Иван, мне отец разрешит и Орлика запрячь, кататься поедем.

— Что ты! — очень по–женски всплеснула руками Наталья. — Папенька, коль узнает, то прибьет на месте. Он знаешь у нас сердитый какой!

— Это кто там сердитый? — послышался сзади голос Василия Пименова, и Наташа, обернувшись, увидела отца, вышедшего на улицу вместе с Василием Павловичем Зубаревым. Лица у них слегка раскраснелись, а Пименов и вовсе дожевывал на ходу соленый огурчик, смачно хрумкая. — Я, поди, сердитый? Ты, дочка, сердитых еще и не видывала на своем веку. И не дай Бог наглядеться на них.

— Да нет, я… — попыталась возразить мигом оробевшая Наталья, но отец лишь махнул рукой и сгреб ее в охапку, усадил в санки, отвязывая застоявшегося Валета, вывел его на дорогу.

— Через Абрамовский мост поедем? — спросил Зубарев–старший.

— Давай через него и махнем, — отозвался Василий Пименов. — Догоняй! и, щелкнув кнутом, направил своего Валета в сторону реки.

Василий Павлович на ходу запрыгнул в санки, слегка придавив сидевшего посредине Ивана.

— Подвинься, — коротко бросил ему и поддал вожжами нетерпеливо вздергивающего головой Орлика. — Пошел! — громко свистнул так, что из–за соседних ворот затявкали обеспокоено собаки, вскочил на ноги, перехватил вожжи в левую руку, а правой защелкал в воздухе плетеным кнутом и погнал вслед за уже поворачивающим на Абрамовскую улицу Пименовым.

На реку они выехали почти одновременно, остановились возле штабелей леса, стасканного на берег еще летом и оставленного до распиловки на лесопильне, стоявшей неподалеку. Сегодня, в праздничный день, она была закрыта, и лишь сторож в большом тулупе с колотушкой под мышкой пританцовывал подле ворот, поглядывая на крестьянские обозы, едущие через реку. Пологий берег был сплошь укатан полозьями многочисленных саней, а дальше, по льду, тянулись две дороги: одна на ту сторону к деревеньке Савиной, а другая уходила, извиваясь широкой лентой, вниз по Иртышу, сворачивала вправо у Базарной площади, шла дальше возле крутоярья городского холма, нависшего над ней хищно, как зверь перед броском; далее, ближе к сизой дымке горизонта, ледовая дорога терялась, поблескивая издалека сине–зелеными искорками накатанного льда, словно по замерзшему оконному стеклу прошел острый отчерк алмазного камня.

Пименов дождался, когда санки Зубаревых остановились рядом с ним и, весело подмигнув, спросил:

— До Глубокого буерака погнали? Идет?

— Идет, — согласился Василий Павлович, прикидывая на глаз расстояние, версты с две будет…

— А сколь не будет — все наши, — засмеялся Васька Пименов, — трогаем?!

— Айда! — щелкнул кнутом Зубарев, свистнул по особенному, с переливом, да так, что оба жеребца прижали уши, вздрогнули и рванулись вперед, широко выбрасывая ноги, и кося друг на друга налитыми кровью глазами.

Орлик оказался более резвым, проворным и с ходу обошел пименовского Валета, вылетел на середину ледяной дороги, мерно пошел, набирая ход легко и непринужденно. Иван оглянулся и увидел, как Пименов, так же, как и отец, стоявший на ногах во весь рост, что–то кричит и охаживает кнутом вытянувшего шею Валета. Проскочили поворот на Базарную площадь, дорога дальше пошла чуть уже, и Орлик несся по ней стрелой, не оставляя сопернику ни малейшего шанса на успех. Вот уже показалась темная впадина Глубокого буерака, куда уходила ответвленная от основной дорога. Зубарев–старший время от времени поглядывал назад, уже предвкушая победу над другом, как навстречу им из–за поворота показались крестьянские розвальни, с мерно бредущей каурой с длинной шерстью по бокам лошаденкой, покрытой густой изморозью поверх наброшенной на нее рогожной попонки.

— Эй, — закричал призывно Василий Павлович, — берегись! — Но лошадь как шла им навстречу, так и продолжала идти. — Спит он там что ли? — выругался Зубарев–старший и начал понемногу натягивать поводья, боясь на полном ходу сшибиться с встречными санями. Орлик сбавил шаг, и Пименов тут же нагнал их, закричал что–то сзади. — Вот паскудство какое, объезжать их придется, чертыхнулся Василий Павлович и направил жеребчика с накатанной дороги по целине, чтоб избежать столкновения. В это время возница проснулся, закрутил головой, увидев несущегося прямо на него взмыленного жеребца, дернул поводья и тяжело съехал в сторону, сняв при этом шапку с головы и на всякий случай поклонившись встречным.

— Черт бы тебя побрал, засоню! — Зубарев зло сверкнул глазами на растерявшегося мужика, направил Орлика обратно на санный путь, но было поздно. Пименовские санки проскочили по освободившейся дороге прямо у него под носом и без остановки пошли дальше. Иван увидел смеющееся лицо Натальи, повернувшейся назад и возбужденно размахивающей руками, видно, и ей передалось чувство азарта, радости и пьянящего восторга победы. И столько блеска было в ее широко распахнутых глазах, что Иван, никогда прежде не видевший ее такой, удивился, и даже горесть поражения скрасилась от открывшейся ему красоты девушки…

— А я думал, уже все, не догоню тебя, — возбужденно кричал Пименов, ай нет, обошел!