Мстители двенадцатого года - Валерий Гусев Страница 22

Не ради славы воевал гусар Давыдов, ради Отечества. И того же ради рвались юные офицеры из армии под его руку. И то — можно понять: в армии переходы, отходы, обходы, а здесь всякий день на коне, в виду противника, с саблей в руке, с пистолетом за поясом. Тут уж точно — выручить себя от забвения в потомках.

Корнет Буслаев служил при штабе без особого рвения, со скукой. Молодость требовала подвигов, опасностей, хмельной радости схватки — с сабельным звоном, ржанием боевого коня, с пистолетными выстрелами. А тут как раз пошла слава о партизанских подвигах партии Дениса Давыдова. Волна за волной набегали захватывающие дух сведения. Отбил от врага целый пушечный парк. Угнал обоз, истребив все его охранение, с зарядами и картечами. Освободил наших пленных. Перехватил важнейшего курьера, поспешавшего с бумагами от самого Наполеона…

Не вынес Буслаев. Стал просить прямого командира отпустить его к Давыду. Тот выслушал со вниманием и, так как сам был еще недавно молод, возражать не стал.

— Ну, с Богом, корнет. Однако смотри: окромя своей собственной чести не урони честь моего полка.

— Не уроню! Благодарю от души, господин полковник.

Посмотрел ему полковник вслед, улыбнулся и вспомнил себя при Аустерлице, где получил свою первую боевую награду из собственной руки государя.

Тем же днем, в сопровождении денщика и попутного эскадрона улан, Буслаев отправился к партизанам, безусый мальчик — на подвиги…

Давыд принял его ласково, он тоже любил молодежь, да и сам к тому времени далеко до тридцати годов еще не достиг. К тому же пусть и безусый, пусть и не шибко обстрелянный, у костров бивачных не прокопченный, а все же — офицер. Глядишь, два-три дела, схватка, погоня — и получится из юнца лихой командир.

Но, однако, Давыд, как и многие дворяне того времени, был талантлив не только как поэт и отважный рубака и выпивоха — он был и тактик, и стратег, и тонкий и точный знаток людей.

— Послужишь в эскадроне князя Щербатова рядовым. Не обижайся. Что смеешься? Знаком тебе? Все равно решения не меняю. Посмотрим тебя в деле, а уж там решится твоя карьера. Вас много таких, что к нам прибиться мечтают, да эту честь заслужит надобно.

— Заслужу!

Давыд не зря такую осторожность обозначил. У всех его товарищей не изгладился из памяти молодой корнет Васильчиков. Тоже из адъютантов, тоже горячий и мечтательный до подвигов, до орденов и золотого оружия «За храбрость».

Корнет Васильчиков наподобие корнета Буслаева начал досаждать командиру просьбой отпустить его к Давыдову. И как разрешения на то не получил, то отправился без оного, самовольно. Поступок сам по себе далеко не из лучших, нарушение очень серьезное. Да вот кабы проявил себя, может, и сошло бы с рук. Но вот не проявил…

Добрался до Гжатского уезда, где квартировала тогда партия Давыдова. До партии своими силами не дошел — перехватил его партизанский пикет.

— Кто таков?

— Такого-то полка корнет Васильчиков. Имею срочное поручение от полковника Иванова-второго до подполковника Давыдова.

Что ж, доставили до Давыда. Тут у Васильчикова первое разочарование случилось. Представили его не на живописном биваке, а в курной избе, и не геройскому гусару с усами колечками и беспощадной саблей, а к настоящему мужику. В бороде, в кафтане и разве что не в лаптях. Сидит мужик за плохо тесанным столом, хлебает липовой ложкой крестьянские щи, а по столешнице тараканы разбегаются, хлебные крошки по сторонам растаскивают.

Видно у Васильчикова было такое лицо, что Давыд рассмеялся:

— Честь имею — подполковник Денис Давыдов. Штец не угодно ли с дороги?

— Корнет Васильчиков… Прибыл для прохождения службы в вашей партии.

— Садись, корнет. Крючков, ну-ка налей корнету миску с краями. Да чарку поднеси. Ишь, аж побледнел с усталости. — Давыд свою миску, пустую, отодвинул, взглянул пытливо: — Кто ж тебя ко мне направил?

— Полковник Иванов-второй.

— Что-то не знаю такого. Которого полка?

— Брянского гусарского.

Давыд поскреб пятерней бороду.

— Куда ж мне тебя определить-то? Давай-ка предписание. Что мнешься? Потерял? Или неприятелю подарил?

Корнет еще пуще замялся, покраснел.

— Своей волей я… Не пускал меня командир.

— Вот как! Видать, ты ему шибко нужен, не может он без тебя службу справлять.

— Я в дело хочу! Мне приказы и донесения носить невмоготу стало. Скучно…

— И чин не идет, и награда не ждет. Однако, корнет, для офицера первое дело — дисциплину и порядок соблюсти. И самому важно, и команде пример достойный. Не одобряю. Но, раз уж ты так молод, пенять тебе не стану. Иди в строй, а там посмотрим. Крючков, устрой корнету ночлег. По-партизански, на вольном воздухе, пусть от своих штабных бумаг продышится.

Корнету Васильчикову постелили солдатскую шинель под сосной, дали укрыться пропахшей лошадью попоной.

Долго лежал без сна корнет, разглядывая безразличные к нему звезды в черном небе. Не такой ему мнилась партизанская жизнь. Шумные биваки с пуншем и песнями, буйные налеты на обескураженного неприятеля, пляски и песни бывалых солдат, красные девки в освобожденных и охраняемых деревнях…

А наутро, не успел отлежать бока, побудка подняла на ноги.

— Седлать! — команда. — В строй! Справа по трое марш рысью.

Вот так и началась для корнета Васильчикова партизанская жизнь. Сперва в неровном строю под моросящим дождем, с боками, намятыми корнями сосны, с неясными сожалениями. А потом — походы, засады, ночевки в глухом лесу, осенние дожди, предзимняя стужа, нечистота, невозможность хорошо отдохнуть и сладко согреться. Негаданные бои, бессонные ночи.

Давыд своим вниманием корнета не оставлял и все больше в нем сомневался. Видел его понурость, недовольство образом жизни и понял в нем главное — не за Отечество воевать пришел корнет, а за славой и наградами. А для того силенок у него явно не хватало. И как-то поутру послал за корнетом, намереваясь сообщить тому свое решение: уходи, братец, обратно в штаб, здесь не место тебе, слаб и нерасторопен.

Есаул Крючков, правая рука Давыда, вернулся скоро и без корнета.

— Так что, стало быть, Денис Василич, удрал вояка восвояси.

— Скатертью дорога, — Давыд вздохнул с облегчением, избежал неприятного разговора. — Не пришелся он к нам. Однако донесение к этому… как его? К Иванову-первому направлю. Тут ведь не на балу: мазурку пляшу, а полонез не желаю. Тут, братец Крючков, война.

Судьба корнета в дальнейшем сложилась незавидно, карьера оборвалась. С его уходом из армии был доклад Кутузову — серьезный проступок, равный дезертирству. Добрый душой Михал Ларивоныч спервоначалу не шибко разгневался — что ж, не в тыл удрал, а в партизаны, горячий да молодой. А после, как узнал о его другом дезертирстве, круто вспылил: