Плацдарм непокоренных - Богдан Сушинский Страница 22

— Русские солдаты и офицеры! До истечения срока ультиматума осталось двадцать пять минут! — хрипел жестью рупора вражеский офицер, затаившийся затем самым выступом, из-за которого еще недавно, утром, Беркут следил за нашествием фашистов. — Немецкое командование предлагает вам ровно в двенадцать часов вывесить белый флаг на башне танка, организованно подойти к руинам ближнего к немецким порядкам дома и сложить оружие. Всем, даже евреям и коммунистам, немецкое командование сохраняет жизнь. Все вы будете отправлены в лагерь для военнопленных! Раненым будет оказана медицинская помощь.

— Перевести? Предлагают сдаваться, — возник за спиной у Беркута лейтенант Глодов. — Требуют сложить оружие у крайнего дома. Ровно в двенадцать. Ах да, забыл: вы же знаете немецкий.

Беркут не ответил. Пока германский офицер пророчествовал им будущее, а затем переводчик тщательно переводил каждое его слово на русский, он еще раз взвешивал шансы своего гарнизона. Андрей понимал, что, прежде чем начать атаку, немцы основательно вспашут снарядами все плато и выгонят своих автоматчиков на лед. Возможно, что и основной натиск будет со стороны реки, где не нужно преодолевать валы. Поэтому давать бой у северного вала не имело смысла. Выход один — отойти в каменоломни. Заставу «маяка» тоже увести в штольню. И драться у входа.

— Вот вы где! — показался на тропе лейтенант Кремнев. Они сидели у небольшого костра под полуобвалившейся крышей дома старика. Эти остатки крыши, потрескавшиеся стены, да еще маленький костерчик создавали хоть какую-то иллюзию человеческого пристанища. — Товарищ капитан, в плавнях появилась большая группа немцев. На том берегу реки напротив плавней тоже заметно передвижение. Кроме того, выявлена новая пулеметная точка.

— Опасаются, как бы мы не попытались прорваться к своим, — заметил Глодов.

— На месте их командира я опасался бы того же. Но уже давно попытался бы оттеснить гарнизон каменоломен от берега. Они же пока что, наоборот, стараются прижимать нас к реке. Не понимая, что она создает более или менее безопасный тыл. К тому же всегда есть возможность уйти на тот берег. Вот почему мне трудно понять логику действий германских офицеров. Они словно бы не понимают, что действуют не в обычных полевых условиях и что столкнулись не с окруженцами, а с подразделением, ведущим полупартизанскую-полудиверсионную борьбу в их тылу. Пожелай мы уйти на тот берег, — мы бы давно ушли. Но нам нужна эта коса, нужны каменоломни, нужен плацдарм.

— Знаете, что меня удивляет, капитан? Что всякий раз вы пытаетесь думать и за себя, и за немецких офицеров. Но при этом анализируете их действия, не как действия врага, а словно бы в шахматы с ними играете. Без ненависти, без злобы.

— Любое сражение, любая операция — это и есть шахматная партия войны. Вас что, в училище этому не учили, лейтенант?

— Не оканчивал я никаких училищ, — недовольно проворчал Глодов. — Во время войны дослужился. Словом, не профессионал я, капитан, если вас интересует именно это. А что касается сегодняшнего боя, то минут через двадцать-тридцать немцы основательно окружат нас, а держаться нам нужно будет как минимум до утра.

— И что же вы предлагаете? — спокойно спросил Андрей, переворачивая палочкой покрывшиеся серым налетом остывающие угли.

— Думаю, нужно вывесить этот чертов флаг, — ответил Глодов.

— Что-что?! — только сейчас встрепенулся Беркут, оторвав взгляд от костра. — Какой еще флаг?!

— Да нет, я не в том смысле, чтобы действительно сдаваться. Обычная военная хитрость. Пока они будут любоваться белым флагом и ждать, что вот-вот сложим оружие, пока пришлют парламентера да поймут, что мы их дурачим, — пройдет часа полтора, а то и все два. Под землей, куда они неминуемо нас загонят, эти два часа покажутся вечностью. Там мы будем считать каждую минуту. Теряя при этом людей.

— Белый флаг — это заявление о сдаче в плен, — жестко напомнил капитан. — И вы, офицер, должны знать это. Любой гарнизон, любое подразделение, вывесившие белый флаг, должны немедленно прекратить вооруженное сопротивление. Это условие засвидетельствовано Женевской конвенцией.

— Ефрейтора Арзамасцева они что, тоже по Женевской?… Есть там, в этой конвенции, пункт, по которому допускалось бы подобное зверство?

— Это их преступление, германцев, фашистов. Мы не можем отвечать на каждое зверство врага своим собственным зверством.

— Но, позвольте… Существует же такое понятие, как «военная хитрость», — присел у костра Глодов. Он не собирался так легко отступать от своей идеи. — Та самая, на которой строится вся работа любой разведки мира. Выиграть полтора-два часа, зная, что наши войска уже должны выйти к реке… Это значит, выстоять. Сохранить десятки жизней. Кто там будет разбираться на международных конференциях: вывешивал капитан Беркут белый флаг, или же немецкому офицеру просто-напросто померещилось? Так о чем речь, капитан?

— Война имеет свои законы, символы и традиции. И с ними нужно считаться.

— Война имеет какие-то там законы и традиции?! — искренне изумился Глодов. — Я-то до сих пор считал, что война — это бандитизм. Международный, массовый бандитизм, — нервно расшевеливал он безнадежно угасающие угли. — Какие у нее могут быть законы? А если они и существуют, то ради того, чтобы выиграть хотя бы один бой, спасти хоть одного солдатика, я готов нарушить их все до единого.

— Божественно, лейтенант, божественно. Вот только я себе такой роскоши позволить не могу, не имею права, — поднялся со своего места Беркут. — Это уже вопрос офицерской чести.

— При чем здесь честь? Нет, при чем здесь честь?! Если речь идет о борьбе с фашистами, с оккупантами. И вообще что это за честь такая, «офицерская»? Ты не знаешь, а, Кремнев?

— Офицер, заявивший, что он не знает, что это такое, должен снять с себя офицерские погоны, — холодно процедил Кремнев.