Проклятие палача - Виктор Вальд Страница 21

Нет, это не было последствием огромного глотка воды. Это было что-то другое. Но чтобы разобраться в этом, нужно было отставить мысли о дорогих ему девочках и настойчиво заглянуть внутрь себя, чтобы понять – это волнение рождено физической или духовной сущностью. Да нужно было разобраться. Но так не хотелось даже в мыслях расставаться с родными ему людьми.

И он думал о Грете, Аделе, о ее продолжении – маленьком Андресе, и о приёмной дочери Кэтрин. Он думал и мечтал, строил дом для них и высаживал сад. Он крепкий и сильный. Его знания с честью послужат ему. У него есть зашитые в плаще золотые монеты, заработанные богоугодными стараниями. Во многих городах у него были знакомые и даже несколько человек, которых он мог назвать друзьями. Все это стойкий фундамент для счастливой жизни.

Гудо даже увидел себя в глубокой старости в каменном доме у сытного очага в окружении внуков и правнуков. Он сладко зевнул и прикрыл веки.

* * *

– Да чтобы его черти в ад утащили! Сколько он еще будет вылеживаться на моем матрасе? Он что принц кровей или паршивый лодочник на грязных венецианских каналах?

– Не принц, конечно, но… А может и верно. Простые люди привыкли к сену, голым доскам, к земле. На них они лучше высыпаются. И раны лучше затягиваются…

– Ладно, лекарь. Пусть до утра еще воспользуется добротой комита Крысобоя. Завтра лодочника желает видеть его светлость герцог. А это ему от щедрот его светлости.

«Завтра. Значит завтра. Значит у меня еще полдня и целая ночь. Это хорошо. Это очень хорошо», – улыбнулся Гудо.

Дверь приоткрылась. В узкую щель рука лекаря втолкнула сверток и небольшой оловянный кувшин с подпружиненной конической крышкой. На большее Юлиана Корнелиуса не хватило. Дверь со вздохом закрылась.

Вздохнул и Гудо.

Время еще есть. Это хорошо. Но…

Еще полдня и целую ночь он пробудет в этой коморке и скорее всего не узнает, что с его Аделой и детьми. А еще всенарастающее беспокойство, что возникло утром внизу живота, и теперь, со скоростью улитки добралось до желудка.

Гудо посмотрел на щедроты его светлости герцога и нахмурился. Нет, совсем не так нужной ему милости герцога. Он еще раз представил спешащую руку лекаря. Лекаря, который уже то что не желал, а скорее боялся увидеть своего больного.

Именно боялся. Теперь Гудо это ясно понимал.

Он не желал этого. Но так случилось. Так произошло.

Едва напористые венецианцы приступили к допросу, Гудо сжался в комок и стиснул зубы. Ему в одно мгновение припомнилось все, что произошло в этой коморке. О, как он был неосторожен и непостоянен! Гудо выдал свое знание латыни и венецианской речи, свои знания и умения. Показал удивительный набор хирургических инструментов, многие из которых не имелись даже на медицинских факультетах. Хуже того, Гудо не сумел, а скорее не пожелал, построить правильную линию поведения с лекарем. То льстил, то не замечал, то пытался поговорить по душам, то смотрел как на пустое место.

Какое впечатление должно было сложиться о раненом в мозгу и в душе лекаря? Что должен был ученый человек подумать о простом лодочнике с багажом хирургических инструментов и набором лечебных трав и чудодейственных мазей? Что должен он был решить, увидев способности простого человека, а в особенности то, что этот человек с непонятной стойкостью переносил боль, и не позволил себе даже приличествующего стона.

Чтобы сам мог подумать Гудо, если бы под его хирургическим ножом больной не закричал, не застонал и не проклял его, как бывает всегда, когда острое железо рассекает плоть? В уме или в сознании раненый человек? Да и человек ли он в обычном понимании? А если и человек, то не под властью ли он сатанинских сил?

Почему Гудо просто не обмолвился, что не желал своими стонами причинить боль дорогим ему людям?

Что скажет Юлиан Корнелиус в первые мгновения допроса? А сообщил ли он своим венецианским друзьям что-либо ранее? Промолчит или погубит Гудо?

Погубит Гудо и тем самым обречет на погибель его семью.

Да именно семью! То единственное для чего стоит бороться за жизнь и завтрашний день!

Вот только сейчас пережить этот допрос и не выдать себя, не дать венецианцам ни малейшего повода посеять в своих душах зерна сомнений. Только бы лекарь молчал. Только бы не проронил ни единого слова, ни сейчас, ни позже. Позже Гудо сумеет уговорить его. Часто золото самый надежный замок на человеческие губы.

А сейчас?

Гудо из всех направленных на него строгих взглядов увидел только один – взгляд Юлиана Корнелиуса. Он увидел и пропустил его внутрь себя. Гудо почему-то был уверен, что именно там эта строгость глаз увязнет, потеряет силу, и обратным действием обезволит своего хозяина.

Ведь такое часто выходило у великого Гальчини. Он неоднократно указывал на это своему ученику, для примера, то заставляя преступников во всем признаваться даже не подвергая их пыткам, то насмехаясь над монахами, дерзнувшими посетить его земной ад, то даже под видом просьбы добиваясь от скупого Епископа золота для своих бесчисленных экспериментов и изысканий.

Силой взгляда и движением рук мэтр Гальчини добивался от людей желаемого для себя. Но этого никогда не получалось у Гудо. От его взгляда люди просто зеленели, отворачивались и пытались сбежать. Тогда учитель просто смеялся и говорил, что большего его ученику и не нужно.

Но теперь Гудо нужно было большее. И это случилось. Как? Этого Гудо не знал и не понимал. Просто он смотрел в глаза лекаря и страстно желал, чтоб тот не проронил и слова. Конечно же, за этот час допроса он неоднократно обращался к своему учителю, умоляя его о поддержке в столь нужном деле.

Помог ли мэтр? Нет, на этот раз Гудо не ощутил его присутствия. Но что было очевидным, так это то, что воля и сознание Юлиана Корнелиуса были в полном его подчинении. И лекарь без сомнения, опираясь на свою ученость, осознал это. Осознал и пришел в ужас. Ведь так повелевать человеком могут или Бог или его враг сатана!

Как дальше поведет себя лекарь? Что будет завтра? Будет ли послезавтра? А будущее? Будут рядом Адела и дети? Будут. Обязательно будут!

Другого будущего мужчине в синих одеждах и не нужно!

Вот только что-то беспокойство набрало силу, и уже почти добралось до сердца…

* * *

С зари погода не заладилась.

Так со смехом говорили между собой палубные матросы. Удивительное в это время года полное безветрие оставило их без работы. Не нужно было под пронзительные свистки старших по команде, под ругань и кулаки палубного старшины, под свинцовым взглядом и проклятиями самого герцога вытягивать паруса, тянуть жесткие и колючие реечные канаты, крепить концы и с тревогой ждать перемены ветра или его силы.

Согласно контракту, в штилевые дни палубные матросы занимались починкой парусов и такелажа. Этому они радовались от души. А что может быть приятнее, чем подставить задубевшую от пота и морских брызг, навсегда почерневшую от загара спину ласковым лучам солнца, что так приятно в последние дни весны. Руки вроде и при деле, но не нужно бегать, суетиться, подставляться под кулак старших и бояться наказания за малейшую неточность в работе с парусами.