Потерявшая имя - Анатолий Ковалев Страница 21

— Бог с тобой, Афродитушка! — взмолился старик. — Как можно, она графиня настоящая, природная! Сама Екатерина Львовна ей допрос учиняла по-хфранцузски и нисколько не усомнилась…

— Вот пусть твоя Екатерина Львовна и дает лошадей, а мы темные, без хфранцузского к такой птице и подступиться не посмеем! — И на ее некрасивом, изрытом оспой лице нарисовалась торжествующая улыбка, от которой Котошихину сделалось не по себе, так как в ней ясно читалось: «Старый дурень!»

Степан Петрович вернулся от дочери, не солоно хлебавши но ничего не стал рассказывать Елене о своей попытке достать лошадей. Зачем зря расстраивать девушку? Но когда принесли приглашение от городничихи на бал, кое-что сообразил и присоветовал:

— Дала бы ты согласие, Аленушка, а то ведь обидятся. Не знаю, как там у вас в Москве, а у нас дамы дюже обидчивые, из-за всякого пустяка ссорятся, прямо в прах друг друга разодрать готовы! Известно — тонкое образование, опять же, нервы…

— А как же траур, Степан Петрович? — возмутилась Елена. — Ведь еще и полугода не прошло. Какие могут быть балы?

— Так-то оно так, милая, — согласился старик, — но ты могла бы, к примеру, одолжиться у Екатерины Львовны лошадьми, а заодно и кучером, чтобы доехать до своей деревеньки. Уж та по случаю праздника непременно уважит твою просьбу! Леонтий Неофитович препятствий чинить не станет, я знаю, он во всем слушает жены, и человек не злой. Право, езжай!

Графиня, подумав немного, решила, что старик прав. Ей необходимо как можно скорее уехать в деревню, и непременно через Москву, чтобы оставить весточку о себе Шуваловым, а то еще будут считать ее погибшей. Евгений наверняка сейчас гонит француза к польской границе, а когда вернется домой, будет знать, что она ждет его в деревне. А уж папенька с маменькой на том свете простят ей этот бал…

В день бала в доме Котошихина стояла невообразимая суматоха. Оказывается, кроме платья девушке для выхода в свет требовалась еще масса вещей, о существовании которых старик с Акулькой не подозревали и которые неоткуда было взять. Тогда вспомнили о нераспечатанных пакетах с подарками и принялись за работу. Чего только не прислали сердобольные горожанки бедной сиротке! Несколько пар атласных туфель от жены предводителя уездного дворянства, поношенная беличья шубка от жены полицмейстера, сапожки на заячьем меху от жены смотрителя богоугодных заведений и всевозможные украшения от разных досточтимых жен. Елена брезгливо, пожимая плечами, примеряла вещи и, видя, что все они поношенные, жалела о своем решении поехать на бал. Ей было стыдно показаться в чужих нарядах. Котошихин с Акулькой не понимали смущения графини, наивно восхищались и никаких изъянов в ее туалете не замечали. К девяти часам, когда Екатерина Львовна прислала карету, Елена была уже при полном параде — с украшениями в волосах, бальных туфлях и длинных перчатках. Правда, она наотрез отказалась сменить траурное платье на светлое, более праздничное. Степан Петрович и Акулька не могли наглядеться на юную графиню, кружились вокруг нее, как докучливые дети, и расточали восторги. «На бал к императору не стыдно показаться!» — прищелкивал языком старик. «Вылитая принцесса!» — умилялась Акулька. Елена же не испытывала никакого восторга, и не в чужих нарядах было дело. Она так никому и не призналась, что это первый бал в ее жизни, да и некому было пожаловаться, как горько обмануты ее ожидания. Матушка Антонина Романовна только в следующем году планировала вывезти дочь в свет, и свой дебют Елена представляла совсем по-другому. Она видела себя на балу у Апраксиных, знаменитых своими празднествами на всю Европу, в белоснежном платье, в маменькином жемчужном ожерелье, (против всех бальных правил) ангажированной на все танцы только Евгением. Только с ним она хотела танцевать всю эту волшебную ночь!

Теперь же, трясясь по улицам Коломны в карете городничихи, она не испытывала никакого волнения, а чувствовала лишь неловкость оттого, что вынуждена будет просить о лошадях, о таком пустяке. Ведь у Дениса Ивановича, бывало, стояло на конюшне два десятка разномастных отличных коней! Елена вдруг вспомнила отчаянное конское ржание, которое разбудило ее в ту проклятую ночь в библиотеке отца, и едва удержалась, чтобы не закричать от нахлынувшего ужаса, но, прикрыв ладонью рот, приказала себе: «Не смей!»

Она приехала уже в разгар бала. Площадь перед домом городничего была запружена каретами, за освещенными окнами мелькали тени, и даже на улице громко слышалась музыка полкового оркестра. В зале с низкими потолками было душно, сильно пахло увядающими в жардиньерках цветами, пóтом и мастикой, в воздухе висела тончайшая едкая пыль, поднятая подошвами танцующих. Сильно декольтированная, веселая, оживленная Екатерина Львовна стояла в окружении господ офицеров, играя веером и загадочно щуря кошачьи глаза. Как только Елена приблизилась к ней, городничиха представила девушку своим поклонникам, потом отвела ее в сторонку и, нахмурившись, заговорила по-французски.

— Милочка, как вы можете быть так одеты? — строго спросила она, и ее глаза уже не казались такими ласковыми. — Этот темный туалет здесь неуместен, будто чернильное пятно, право! Что за стремление быть оригинальной любой ценой!

— Вы забыли, что я ношу траур по моим родителям? — удивленно отвечала юная графиня. — И вовсе не собираюсь танцевать…

— Зачем же тогда приняли приглашение? Ведь это странно — явиться в таком виде на праздник! Вы как будто хотели всем испортить веселье!

Елена не знала, что ответить. Заговорить сейчас о лошадях было невозможно.

— Я боялась обидеть вас отказом, — вымолвила она, заливаясь румянцем.

В это время к ним подошел молодой офицер высокого роста с пышными усами и бакенбардами. В его голубых, широко расставленных глазах сквозило лукавство, на толстых, чувственных губах играла усмешка. Он осмотрел Елену с ног до головы, учтиво ей поклонился, после чего обратился к Екатерине Львовне:

— Тетушка, пожалуйста, представьте меня графине.

— Знакомьтесь, Элен, — сразу смягчив тон, произнесла городничиха, — мой племянник, подпоручик Мишель Ханыков. — И тут же добавила сквозь зубы, при этом кокетливо улыбаясь племяннику и распуская веер: — Будь с ним осторожна, он известный Казанова!

— Скажете тоже, тетушка! — возмутился подпоручик. — Ну какой я, к дьяволу, Казанова?! — И разразился громким, неприятным смехом.

— Мишель, не богохульствуйте! Вы не в казарме!

Городничиха прикрыла веером ненароком вырвавшийся смешок. Елена видела теперь, что и тетка, и племянник одинаково вульгарны, но если та пытается это скрыть, то он не стесняется быть пошлым.

— Графиня, — вдруг щелкнул каблуками подпоручик, — разрешите вас ангажировать на мазурку.

— Но я не… — начала было Елена.

— Бросьте, милочка! — грубо оборвала ее Екатерина Львовна. — Где это слыхано, чтобы во время траура была запрещена мазурка? И не вздумайте отказывать моему племяннику! — После чего желчно добавила шепотом: — А заодно посмотрим, как вас там, в столицах, обучают танцам.

Для Елены эти слова, эта интонация были все равно что пощечина. Никто и никогда не смел обращаться с ней подобным образом. «Но почему? — спрашивала она себя. — Чем я заслужила такое обращение? Неужели, подарив мне десяток старых платьев, она решила, что может распоряжаться мной, как своей приживалкой?» До сих пор девушка могла только подозревать о ядовитом, завистливом характере городничихи. Елена была виновата перед ней уже тем, что родилась в богатом доме, имела высокий титул и жила в столице, о которой всю жизнь с зубовным скрежетом мечтала Ханыкова. Ей доставляло особое удовольствие унижать графиню-москвичку, сознавая беспомощность своей жертвы. В данной ситуации Екатерина Львовна была на коне и в прямом, и в переносном смысле. Из-за тройки резвых рысаков, которые домчат ее до Москвы, Елена решила не дерзить этой женщине.