Ратник княгини Ольги - Святослав Воеводин Страница 20

Поглощенный своими невеселыми размышлениями, он не заметил, как задремал. Монотонный перестук копыт, пофыркивание коней и скрип полозьев слились в одну бесконечную мелодию. Ясмуду снилось что-то смутное, неясное, тягостное. И вдруг в этой сонной мути вспыхнул яркий свет и громкий голос произнес:

– Проснись! Проснись, Ясмуд.

Он открыл глаза, бодрый и свежий, как будто и не клевал только что носом. Оказалось, что его разбудил десятник, – склонившись из седла, он заглядывал под полог.

– На дороге человек лежит, – доложил он.

– Замерз? – спросил Ясмуд.

– Шут его знает.

– Так поглядите.

– А вдруг засада? – сказал десятник. – Лихие люди на выдумку хитры. Бросят на дорогу человека или дерево, а сами ждут, пока обоз станет.

– Давай вдвоем поглядим, – предложил Ясмуд, выбираясь на дорогу.

– Что там? – спросил Святослав, сонно моргая.

– Ничего страшного, княжич. Сейчас поглядим.

День клонился к вечеру. Небо розовело над синими елями, укрытыми голубым снегом. Ясмуд, держась за меч под плащом, зашагал к неподвижной фигуре. Десятник следовал чуть позади, зорко вглядываясь в сугробы на обочинах.

– Снег по бокам не истоптан, – отметил он негромко. – Но ты все равно будь начеку, Ясмуд. Крикну падать – падай. Мои ратники луки наготове держат.

Опасения оказались напрасны. Это действительно был одинокий путник, свалившийся от голода или холода. Одежда на нем – явно не для таких морозов: рваная накидка поверх зипуна, собачий треух да стоптанные войлочные чуни. Лет ему было тридцать с небольшим, лицо цветом почти сравнялось со снегом, на котором он пролежал неизвестно как долго. Рядом валялась дорожная сума.

– Можно ехать, – сказал десятник с облегчением.

– Да ты что? – возмутился Ясмуд. – А его замерзать бросим?

– Таких сейчас полно на дорогах. Станем всех подбирать?

– Всех не всех, а этого прихватим. Место есть.

– Окстись, Ясмуд. Он в тепле так развоняется, что только держись. Княжичу это не понравится.

– Я с ним на последних санях поеду. Бери сумку.

Не слушая возражений десятника, Ясмуд просунул руки под окоченевшее тело и поднял. Ноша оказалась не тяжелой. Видать, путник давно уже маковой росинки во рту не держал.

Он очнулся, когда Ясмуд, зачерпнувший рукавицей снега, растер ему лицо и голые фиолетовые руки.

– Оклемался? – спросил Ясмуд. – Кто ты?

– Божий человек, – ответил спасенный.

Голос его был слаб и невнятен, как у пьяного: замороженные губы плохо слушались.

– Зовут тебя как? – спросил Ясмуд, роясь в корзине с остатками дневной трапезы.

– Теперь Павлом, – был тихий ответ.

Человек, с трудом двигая негнущимися пальцами, стал выдирать сосульки из бороды и усов. Лицо его постепенно наливалось краской.

– Что значит: теперь? – удивился Ясмуд. – Человек один раз рождается и одно имя получает.

– А я вот второй раз родился, – ответил Павел.

– Это ты про свое спасение?

– Верно говоришь. Про спасение. Уверовал я. Значит, спасен буду.

– Уверовал? В кого?

– В Бога.

– А раньше что же? – опять удивился Ясмуд.

Он все больше убеждался, что имеет дело со странным человеком. Может, этот Павел умом тронутый? Нет, непохоже. Говорит рассудительно, смотрит ясно.

– Раньше я не в тех богов верил, – сказал Павел. – Он один. До него самого не докричаться было, так он сына своего на Землю отправил.

– Чего-чего?

Ясмуд так и замер с куском ковриги в руке.

– Сына Божьего Христом звали, – ответил Павел, глядя на ковригу.

– Держи, – спохватился Ясмуд. – Ты ведь есть, верно, хочешь. Вот яйца вареные, вот пирожки с капустой. А в жбане медовуха осталась. Хочешь?

– Хочу. Благодарю тебя, добрый человек.

Сидящий напротив Павел произнес это с таким спокойным достоинством, что Ясмуд внимательнее присмотрелся к нему. Под пологом было уже довольно темно, но лицо еще проглядывало – худое, умное, не красивое, но приятное глазу. И ничем дурным от странника не веяло.

– Принюхиваешься? – спросил Павел, стараясь жевать опрятно и степенно, хотя это давалось ему с трудом. – Я чистый. Намедни в проруби купался.

– А? – Ясмуд едва не поперхнулся медовухой.

– В проруби, – повторил Павел, принимая протянутый жбан. – Крещение было. Христианам положено купаться.

– В проруби?

– В проруби.

– И не замерз?

– Нет, – сказал Павел, облизывая усы, смоченные медовухой. – Меня вера согревала.

– В Христа твоего? – догадался Ясмуд.

– В Христа. Только он не мой. Он всех готов принять, защитить и обогреть любовью своей.

– Гм. Кажется, я что-то слышал о нем… Нет, не помню. Давно это было. Расскажешь?

– Отчего не рассказать, расскажу, – согласился Павел, возвращая жбан. – Ехать-то далеко еще?

– К ночи будем на месте. Мы в Вышгород пробираемся. А ты куда шел?

– К Богу.

– Да-а? – восхитился Ясмуд. – И где же он обитает?

– Повсюду, – ответил Павел.

– Тогда зачем идти куда-то?

– Чтобы найти.

– Но он и так повсюду, – напомнил Ясмуд.

– Вот я повсюду и хожу, – согласился Павел. – Ищу.

Звучало это путано, но понятнее многих простых, ясных вещей.

– Расскажи про Христа, – повторил просьбу Ясмуд.

Слушать было интересно и отчего-то тревожно. Все более сливаясь с сумерками под пологом, Павел поведал про младенца, родившегося в хлеву и нареченного Иисусом. О том, как был крещен он крестом в святой реке, отчего и сам стал Христом. Как учеников собрал и странствовал по миру, совершая разные поступки дивные: то через море пешком перейдет, то слепого зрячим сделает, то мертвого воскресит. И когда все признали в нем чудотворца, он поднялся на самую высокую гору и стал оттуда просвещать народ, открывая замысел Божий и его законы. Но это, разумеется, не нравилось жрецам, потому что народ стал не их слушать, а Иисуса Христа. А он их вдобавок еще и плетью отстегал, после чего они совсем обозлились. Отправились к царю Пилату и наговорили ему, что-де Христос желает царский трон захватить. А еще дали денег ученику Юде, чтобы тот рассказал, где Христос скрывается. И пришли царские дружинники и схватили его…

– Погоди-погоди, – не вытерпел Ясмуд, до этого не проронивший ни слова. – Как же могли схватить его, если он горы двигал и мертвецов воскрешал? Почему не испепелил дружинников? Как не распознал измену?