Боги не дремлют - Сергей Шхиян Страница 20

План, мягко говоря, был наивным и детским, но после того как она «развела» уланов, я не был склонен, снисходительно посмеиваться над ее причудами. Признаться, даже немного испугался, что Матильда, и правда, попытается проделать что-нибудь подобное, потому, прочувствованно ее попросил:

— Давай пока обойдемся без генералов, как бы нам самим не надели мешки на голову. Ты, как я понимаю, воюешь на нашей стороне?

— А на чьей еще я должна воевать? — удивилась она.

— Ну, ты же все-таки француженка.

— Ну и что? Родилась-то я здесь. И, знаешь, мне почему-то больше нравится быть барыней в России, чем куртизанкой во Франции. А если говорить серьезно, то с маминой родиной меня связывает только пролитая кровь. В революцию ее родителей казнили, как аристократов, хотя никакими аристократами они не были, обычными небогатыми горожанами. Все ее родные погибли, только ей одно удалось спастись и бежать. После долгих скитаний пробраться в Россию. Здесь она родила меня.

— Понятно, значит, тебе есть, за что ненавидеть революцию и ее первого консула.

— Бонапарта? Нет, скорее Робеспьера. Бонапарт мне даже нравится как мужчина, — лукаво сказала она. — А ведь ты до сих пор мне не сказал, чем кончится эта война? Ты ведь знаешь будущее. Виктор почему-то не хотел мне ничего о нем рассказывать.

— Ну, какая тут тайна. Сама подумай, чем может кончиться война против России! Скоро эти ребята, — кивнул я на пешую колону, которую мы обгоняли по обочине дороги, — будут штурмовать Малоярославец. Главное, чтобы их армия не прорвалась на юг. Я даже пытался познакомиться с пасынком Наполеона, думал воздействовать на Бонапарта через него. Припугнуть, что у Кутузова там огромные силы. Жаль, что ничего у меня не получилось.

— Почему? — живо заинтересовалась Матильда.

Пришлось рассказать ей все подробности моего случайного знакомства с принцем Евгением.

— Если бы я тогда была с тобой, мы бы все устроили, а может быть, и самого Наполеона взяли в плен, — самоуверенно сказала она.

Однако о таком подвиге можно было только мечтать. Пока же мы вымокли, озябли и проголодались. Нужно было как-то устраиваться на ночь. Рассчитывать на русское гостеприимство не приходилось. Вдоль дороги все деревни были брошены жителями, а избы заполнены ранеными и больными солдатами. Сидеть всю ночь под дождем возле костра тоже не хотелось, и я предложил Матильде съехать на проселочную дорогу и поискать пристанище в стороне от движения войска.

— Ты не знаешь, какое впереди будет селение, — спросила она.

— Вороново, там имение московского главнокомандующего графа Ростопчина, — ответил я.

— Федора Васильевича! — обрадовалась Матильда. — Я его хорошо знаю, он за мной ухаживал! Как чудесно, нам непременно нужно к нему заехать!

— К кому? К Ростопчину? Что ему делать в имении, там же французы!

— Да? Я совсем о них забыла! Но может быть он все-таки там?

Честно говоря, я бы и сам с удовольствием познакомился с этим неординарным человеком. Стоит только напомнить, как он охарактеризовал Декабрьское восстание 1825 года: «В эпоху Французской революции сапожники и тряпичники хотели сделаться графами и князьями; у нас графы и князья хотели сделаться тряпичниками и сапожниками». Мне кажется, известный анекдот времен перестройки о лозунгах Октябрьской революции, вышел из этого высказывания. Узнав о том, что хочет восставший народ, внучка декабриста, восклицает: «Мой дед хотел, чтобы все стали богатыми, а эти люди хотят, чтобы все были бедными».

Кое-что, зная о разнообразных способностях Ростопчина, я бы не стал закладывать душу, утверждая, что его нет поблизости. Однако то, что московского генерал-губернатора нет в Вороново, подмосковном Версале, можно было утверждать смело.

— Там сейчас, скорее всего, штаб Бонапарта, — сказал я.

— Вот и прекрасно, давай поедем туда! Я хочу его увидеть!

— Наполеон тоже за тобой ухаживал? — ревниво поинтересовался я.

— Вот еще, я его даже в глаза не видела! Ну давай съездим, скажем, что мы с пакетом от какого-нибудь маршала!

— Ничего не получится, ты еще можешь выдавать себя за корнета Жана Демьена, а вот как я с моим французским языком никак не могу быть вахмистром Шарлем-Франсуа Шеве. И не думай! — воскликнул я, догадавшись, что у нее на уме. — Твоим глухонемым братом я тоже быть не хочу! И забудь о Бонапарте! Он нам не по зубам!

— Жаль, — кротко сказала Матильда, — вот если бы ты согласился меня послушать…

Но именно этого я делать не хотел, пришпорил лошадь, и так и не дослушал, вероятно, очень заманчивое предложение.

Дорогу, по которой мы ехали, я знал довольно хорошо, правда, в том виде, который она приобрела в конце двадцатого века. Сейчас, да еще ночью, понять, где мы находимся, было практически невозможно.

— Свернем? — спросил я Матильду, увидев какой-то проселок, уходящий в поле. — Любая дорога куда-нибудь ведет…

Она не отвечая, повернула, я поехал следом, и мы сразу же оказались в полной темноте. Даже разглядеть с высоты лошади, что у нас под ногами, я не смог. Ни луны, ни звезд за плотными низкими облаками видно не было, и мы как будто поплыли в плотной, угольной черноте ночи.

— Ты, что-нибудь видишь? — спросил я Матильду, удивляясь, что она долго молчит.

Она не ответила, и только когда я снова окликнул, слишком бодро сказала, что не видит ни зги.

— Ты бы лучше не спала в седле, а то еще свалишься, — посоветовал я. — Если не можешь удержаться, лучше разговаривай.

Под копытами лошадей смачно, чавкала размокшая земля. Порывистый ветер временами бросал в лицо колючие капли дождя со снегом. Мы ехали неведомо куда, лишь изредка перебрасываясь «контрольными» фразами.

— Чувствуешь, откуда-то пахнет дымом? — спросила женщина, когда я опять начал подозревать, что она задремала в седле.

Я втянул в себя прелый осенний воздух.

— Воздух как воздух, тебе просто кажется.

— Дым печной, — определила она.

Чем печной дым отличается от дыма, скажем, костра, я не знал и поверил ей на слово. Где-то слышал, что у женщин обоняние на порядок лучше, чем у мужчин.

— Смотри в оба, — предупредила она, — мы к чему-то подъезжаем.

Я опять принюхался, и мне показалось, что действительно воздух немного пахнет дымом.

— Видишь околицу? — опять спросила Матильда.

— Ничего не вижу, — сердито ответил я.

— Да вот же она!

Мне сделалось обидно, что и обоняние, и зрение у нее лучше, чем у меня. Матильда на мой тон внимания не обратила и поставила в известность:

— Слева от нас изба. Будем проситься на ночлег?

Я остановил лошадь, спрыгнул на землю, пошел туда, куда она указала, и скоро действительно, натолкнулся на бревенчатую стену. Теперь ориентироваться стало легче, я пошел вдоль нее, пока не нащупал дверь. На стук скоро откликнулся старческий голос, спросил, как водится: