Заговор - Сергей Шхиян Страница 20

— Выйдешь? А кто тебя выпустит? — спросил я.

— Как это? Ты чего такое говоришь? Да ты знаешь, что я с тобой сделаю!

До чего же они все любят грозить, подумал я.

— Ты сам по своей воле пришел, а теперь останешься по моей, только и всего, — загородил ему выход к двери. — Ваня, неси веревку, свяжем гостя, чтобы не рыпался!

— Ты что это придумал, бесов сын! — закричал старик, пытаясь оттолкнуть меня с пути. — Да за такие дела, знаешь, что тебе будет!

— А что может быть хуже смерти? Ты сам говорил, что я больше часа не проживу. Так что, семь бед, один ответ!

Гость понял, что попал в собственную логическую ловушку, и бросился на меня, пытаясь прорваться к выходу. Дед оказался не по возрасту крепким, бился как лев, но силы оказались неравными, и он отлетел в дальний угол.

— Креста на тебе нет, на старого человека руку поднял! — заверещал он, хотя руки я на него еще не поднимал, использовал его собственное поступательное на меня движение, только чуть изменив направление.

— Ну, что стоишь, как столб, где веревка! — прикрикнул я на рынду. Ваня заметался по избе, веревку не нашел и побежал за ней к хозяевам.

— Старого человека обидел, — продолжал горевать «парламентер», — за такое не то что на этом, но и на том свете ответишь!

Я спорить не стал, процитировал, вместо оправдания, пришедший на память польский стишок:

Был он в молодости дрянью, дрянь он и поныне.

Уважать его я должен по какой причине?

И за что платить я должен уваженья данью,

Той же дряни, только ставшей постаревшей дрянью?!

До высокой поэзии царская Русь еще не дожила, потому моих поэтических искусов гость не понял и не сумел достойно оценить, но частое упоминание дряни до него дошло, и он на слово ответил делом. Чего-чего, но такого я от деда никак не ожидал. Он сунул правую руку в левый рукав, быстро вытащил из него длинный нож и бросился на меня, норовя попасть в сердце. Изба у нас была маленькая, и дальний угол, в который он отлетел, находился всего в трех шагах от меня, так что от неожиданности я даже толком не успел защититься. Только после того, как клинок пропорол мой выходной кафтан и звякнул о надетую под него кольчугу, я врезал дедушке кулаком в подбородок. Он вскрикнул и навзничь повалился на пол. Его нож отлетел в сторону и, падая, почти вертикально воткнулся в пол. После чего в избе стало удивительно тихо. Потом ее нарушил женский голос:

— Ты его убил? — спросила Прасковья, бледной тенью появляясь из-за перегородки.

— Надеюсь, что нет, — ответил я, не будучи, впрочем, в этом уверен. От внезапности удар у меня вышел неконтролируемый и слишком сильный. — Сейчас проверю, — добавил я и прощупал пульс на шее старика. — На его счастье, с ним все в порядке.

— Он хотел меня забрать? — спросила Прасковья, оставаясь стоять на том же месте.

После бессонной ночи и нешуточных страданий она выглядело совсем больной. Глаза запали, неприбранные волосы свисали сосульками. Даже стало казаться, что от недавней красоты у нее ничего не осталось.

— Да, — подтвердил я, — требовал, чтобы тебя вернули, и пугал, что если о вашем доме кто-нибудь узнает, меня убьют.

— Ты меня хочешь продать? — безжизненным голосом спросила девушка, старательно пытаясь не смотреть мне в лицо.

Перегородка в избе была такая условная, так что она, несомненно, слышала весь разговор.

— Нет, конечно, я его просто напутал, они никогда не пойдут на то, чтобы заплатить такие деньги.

— А если заплатят?

— Тебе нечего бояться, пока ты здесь, тебе ничего не грозит. Иди к себе и ложись, — велел я, увидев, что старик приходит в себя.

Девушка как-то обреченно вздохнула и вышла, а резвый убийца зашевелился и открыл глаза. Он еще ничего не соображал и смотрел на меня бессмысленным взглядом. Я не стал его торопить или оказывать помощь, снял камзол и рассмотрел прорешку, образовавшуюся на груди как раз против сердца. Незаметно заштопать ее не составляло труда, так что одежду он Мне не испортил. Другое дело, что клинок оцарапал грудь. Кольчуга у меня была прекрасная, выкованная из хорошей стали, но тонкие, узкие лезвия проскакивали сквозь кольца и порой досаждали неглубокими порезами.

— Где я? — спросил, поднимая с пола голову, старик.

— В гостях у любящих друзей, — ответил я, стаскивая с себя кольчугу. — Что это у тебя, дед, за манера бросаться с ножом на живых людей?

Он, видимо, сразу же вспомнил, что произошло, закрыл глаза и, имитируя обморок, мертво опустил голову. Я в это время рассматривал кровоточащую ранку. Она была не опасна, разве что инфекцией, на такой случай у меня был очень крепкий самогон. Я мокрой тряпкой стер с груди кровь, которой оказалось много, если учитывать пустячность ранения, обработал ее самогоном, потом залепил самодельным пластырем. Нательная рубашка так испачкалась, что пришлось поменять ее на свежую. Мне приходилось ходить по избе, все время перешагивая через неподвижное тело.

— Вставай, чего разлегся, — прикрикнул я на гостя, перекрывшего всю комнату.

Старик не обратил на мою просьбу никакого внимания, неподвижно лежал с закрытыми глазами, как будто был без памяти. Судя по его шустрости, хитрил и придумывал, как выкрутиться из щекотливого положения. В этот момент в избу вбежал Ваня с мотком сыромятных вожжей.

— Нет у хозяина хорошей веревки, может, вожжи сойдут? — деловито спросил он.

— Это еще лучше, — похвалил я, — сбегай их хорошенько намочи, потом свяжем деда и положим погреться на солнышке. Сыромятина начнет высыхать, его и задавит. Мы и дело сделаем, и нам не придется брать грех на душу.

— Ага, я сейчас! А долго их мочить? — деловито спросил рында так, как будто ему постоянно приходилось участвовать в казнях.

— Чтобы хорошо промокли и начали тянуться, — серьезно объяснил я. — Это очень хороший способ казни. Я так одного душегуба удавил, он пока не помер, три дня криком кричал, Христа ради молил, чтобы его быстрее убили.

Кажется, перспектива пойти путем неведомого ему душегуба старика не очень вдохновила, во всяком случае, он перестал прикидываться мертвым и, широко раскрыв глаза, слушал мой поучительный рассказ.

— Так он же криками нам покоя не даст! — то ли вступая в игру, то ли по наивности воскликнул рында.

— Твоя правда, — согласился с предупреждением я, — тогда принеси еще кусок старой холстины, сделаем кляп и засунем ему в рот.

Пока мы вслух строили эти бесчеловечные планы, я подумал, что мы с гостем поменялись ролями, теперь его запугивал я и, надеюсь, более убедительно, чем он меня.

Однако старик пока никак не реагировал на посягательства на свою жизнь, лежал молча, только перевел взгляд с Вани на меня. Это мне не понравилось. Видимо у него еще оставались против нас какие-то козыри.