Железный Хромец - Михаил Попов Страница 2

Когда с ужином было покончено, Хаджи Барлас откинулся на кошму и попытался заснуть, чтобы набраться сил для дальнейшего бегства. Он не был человеком слишком трусливым, ибо такой никогда не возвысится среди кочевников, но считал, что в данном случае есть все основания для спешки. Однако заснуть ему не удалось: страх, видимо, имеет большую власть над сердцем человека, чем усталость. Бек лежал, прислушиваясь одновременно и к окружающим звукам, и к мыслям, шевелившимся в глубине души. За стенами юрты храпели кони, шепотом переругивались нукеры, звенели сверчки. В стенах копошились бесчисленные насекомые. В душе бека расправляла свои темные крылья тоска. Да, свою жизнь он, вероятно, спасет, но что он станет делать в Хорасане? Да, его правитель сейчас считается его другом, но одно дело ехать к нему в гости в качестве всесильного бека, и совсем другое – мчаться к нему под крыло, будучи разбитым и гонимым.

Может быть, вернуться?

Нет, ответил сам себе Хаджи Барлас, возвращение – неминуемая смерть, и хватит тратить время, отпущенное для драгоценного сна, на размышления о бесполезном.

Но и второй его попытке заснуть не суждено было стать удачной. Камышовый полог, прикрывавший вход в юрту, откинулся, и на фоне звездного неба показалась фигура телохранителя.

– Я не сплю, – сказал бек.

– Вас хочет видеть Тимур.

Хаджи Барлас не сразу сообразил, о ком идет речь. Во время трехдневной скачки, во время переправы через Амударью он находился как бы в полусне и не вполне отчетливо осознавал, кто именно сопровождает его в этом путешествии. Его можно было понять – слишком резкое падение с вершин благополучия в пределы бедствия кого угодно может свести с ума.

– Тимур?

– Да, господин. Сын эмира Тарагая.

Хаджи Барлас прекрасно знал своего молодого родственника и в глубине души был польщен тем, что он оказался в его свите в этот тяжелый момент. Тимур уже давно считался самым умным, смелым и решительным среди молодых и родовитых воинов племени. На него можно будет опереться.

– Пусть войдет.

В дверном проеме произошла смена теней.

Тимур вошел внутрь и сел, опершись на камышовую стену, отчего сделался совершенно невидим. Эта физическая невидимость гармонировала с общей загадочностью молодого воина. Бек почувствовал, что разговор будет не совсем обычным.

Молчание – вещь неприятная, но вдвойне неприятно молчание в полной темноте. По правилам нарушить его должен был старший по возрасту или по положению. Несмотря на свой титул и на то, что он вдвое старше невидимого гостя, Хаджи Барлас не мог заставить себя заговорить.

Наконец он преодолел вздорную слабость.

– С чем ты пришел, Тимур, сын Тарагая?

– Я хочу оставить тебя.

Бек почувствовал приступ удушья и стал массировать грудь в вырезе потной рубахи, радуясь тому, что никто не видит его слабости.

– Ты хочешь меня оставить. Куда же ты пойдешь?

– В Кеш.

– И ты и я – оба понимаем, что это верная смерть. Что тебя заставляет делать это?

Тимур не сразу ответил на вопрос. Вернее сказать, он вообще на него не ответил, ибо спросил сам:

– Скажи, Хаджи Барлас, ты веришь, что, покинув тебя, я отправлюсь именно в Кеш, а не сбегу туда, где буду в полной безопасности?

Настало время бека помедлить с ответом. Наконец он выговорил, медленно, но твердо:

– Верю. И отпущу тебя. Но при условии, что ты объявишь мне свою цель: я не хочу быть соучастником безумного поступка.

– Аллах видит, я смел, но не безумен!

– Я знаю это, поэтому так настойчив в своих вопросах. Что тебя заставляет вернуться, может быть, семья?

– Нет. Оба моих сына вместе с отцом и старшей сестрой Кутлуг Туркан-ага находятся в надежном месте.

– Тогда я совсем ничего не понимаю. А ведь сказано: непонимание – мать раздражения и недоверия.

– Я хочу повидать своего духовного отца, шейха ^[5] Шемс ад-Дина Кулара. Когда-то, очень давно, я вошел к нему в дом, когда он со своими братьями-дервишами ^[6] предавался зикру ^[7]. Я всегда был очень непоседливым ребенком, но тут я не позволил себе ничего не подобающего и терпеливо выстоял до окончания обряда. Шейх и дервиши были тронуты моим благочестием и помолились за меня. Затем шейх перепоясал меня поясом, дал мне шапку и вручил коралловое кольцо с надписью: «Рости-расти», что означает: «Если будешь справедлив, то во всем встретишь удачу». Шейх еще сказал мне, что из бывшего ему откровения он узнал, что уже родился человек, который станет наибом ^[8] Пророка. Никто не знает, кто он. Еще шейх сказал: «Вера принадлежит пророку, вера есть город, вне которого некоторые произносят: “Нет божества, кроме Аллаха”, другие, внутри его, говорят, что, кроме Аллаха, нет божества. Имя этого города Баб-ул-Абваб, и там жилище произносящего счастливые слова: “Нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммед – пророк Бога”».

Хаджи Барлас не был человеком слишком глубоко верующим и сверх меры богопослушным; кроме того, он переживал ныне пору не самую лучшую в своей жизни, поэтому в его сердце было место для ропота против излишне строгого к нему божества.

– Там, на севере, на нашей родине, сейчас горят селения и посевы. Пришельцы грабят дома тех, кто не успел скрыться, и убивают тех, у кого нечего взять. Простому человеку не под силу остановить то, что там происходит. Ты вообразил себя наибом Пророка и надеешься обрести высшую силу для борьбы с несправедливостью, да?

– Я не вижу твоего лица, Хаджи Барлас, но чувствую, что ты улыбаешься.

– Не сердись, я не хотел тебя оскорбить. Мне не нравится, что ты покидаешь меня в столь трудный час. И покидаешь по зову божества, которое столь несправедливо ко мне.

– Что мы знаем о справедливости или несправедливости, мы можем лишь говорить о вере и неверии.

– Ты рассуждаешь, как ученый улем. Не думал, что эта книжная премудрость так глубоко угнездилась в сердце охотника и воина.

– И снова я не отвечу на твои обидные слова. Ты думаешь, что ослабла тетива твоей судьбы, но то всего лишь ослабла струна твоей веры.

Хаджи Барлас, недовольно кряхтя, перевернулся с бока на бок, задел плечом камышовую стену, и на него градом хлынули невидимые насекомые. Бек выразил по этому поводу шумное неудовольствие. Кое-как устроившись в новом положении, он спросил: