Логово зверя - Андреа Жапп Страница 2

Девушке пришлось взять себя в руки, чтобы не броситься назад и выдержать взгляд старухи, которую все считали опасной ведьмой.

Она испугалась, когда женщина дотронулась до нее и стала пристально разглядывать. Через несколько мгновений в глазах гадалки вспыхнули искорки злобной радости, и она выплюнула свой приговор, словно яд.

– У Гуго де Суарси не будет посмертных прямых наследников. Никакой надежды.

Аньес стояла неподвижно, не веря своим ушам. Она не верила, потому что ужас, терзавший ее несколько месяцев, куда-то вдруг исчез. Все было сказано, все было кончено. Непонятное событие произошло в тот момент, когда девушка, прежде чем выйти из хижины, надела на голову капор.

Рот гадалки скривился в ухмылке. Она отвернулась и вдруг словно залаяла:

– Уходи отсюда, уходи немедленно! Забирай свою корзину, мне от тебя ничего не надо. Уходи, говорю же тебе!

Торжествующая злоба вдруг сменилась сбивающей с толку паникой, причины которой были совершенно не понятны Аньес. Она попробовала возразить:

– Я так долго шла, ведьма, и…

Старуха завизжала, словно фурия, и натянула засаленный фартук на голову, чтобы закрыть глаза:

– Уходи… Тебе здесь нечего делать. Вон с моих глаз! Вон из моей хижины! И больше не приходи, больше никогда не приходи, слышишь?

Если бы отчаяние не вытеснило страх, терзавший Аньес в течение несколько месяцев, она, несомненно, потребовала бы, чтобы старая женщина успокоилась и все ей объяснила. Этот удивительный нервный припадок изумил Аньес и даже вызвал у нее беспокойство. Ведь ничего не произошло. Аньес вышла. Внезапно на нее навалилась такая огромная усталость, что она с трудом передвигала ноги. Она боролась с желанием упасть прямо здесь, свалиться в грязь, перемешанную с экскрементами свиней, заснуть или даже умереть. Ее охватил ледяной холод, требовавший возмездия за то, что огонь огромного очага прогнал его к каменным стенам. Аньес закуталась в меховое манто и сбросила шерстяные вязаные башмачки. Матильда, ее дочь, которой было полтора года, сможет их носить через несколько лет, если Господь оставит ее в живых. Босая Аньес спустилась по винтовой лестнице, ведущей в прихожую, расположенную перед ее ночными покоями и просторным общим залом. Она шла по черным каменным плитам. Казалось, что существует только эхо ее шагов, а вся вселенная куда-то исчезла, предоставив ее самой себе. Она улыбалась, глядя на бледную кожу своих рук, уже начинавших синеть, и ног, которые щипал ледяной холод, едва они прикасались к гранитному полу. Вскоре она перестанет чувствовать эти укусы. Вскоре это ожидание, для которого больше не будет причин, сменит нечто другое. Вскоре.

Часовня. Ледяная волна, казалось, остановила время в этих темных стенах. От одной из стен отделилась прозрачная тень. Сивилла. Она подошла к Аньес. Лицо Сивиллы было бледным от холода и лишений, но и от страха тоже. Тонкая и длинная, до пола, рубашка вздувалась на животе, округлившемся благодаря бьющейся там жизни, которая вскоре потребует света. Сивилла, улыбаясь в экстазе, протянула исхудавшие руки к даме де Суарси.

– Смерть будет легкой, мадам. Мы проникнем в свет. Это тело такое тяжелое, такое грязное. Оно воняло еще до того, как я перестала его мыть.

– Замолчи, – приказала Аньес.

Сивилла, понурив голову, повиновалась. Ее охватило безмятежное спокойствие, похожее на изнеможение. Для нее не существовало ничего другого, кроме бесконечной признательности к Аньес, ее ангелу-хранителю. Она вскоре покинет эту отвратительную плоть вместе со своим ангелом и спасет от худшего не только себя, но и эту такую красивую, такую молодую и добрую женщину, которая сочла справедливым и правильным приютить ее, спасти от нечестивых орд. Эти орды будут умирать тысячами смертей и лить кровавые слезы, когда поймут свою чудовищную ошибку. Но она спасет кроткую душу Аньес, спасет себя и спасет этого ребенка, который бойко шевелится у нее под сердцем. Благодаря Сивилле ее дама приобщится к бесконечной, вечной радости Христа.

Благодаря ей этот ребенок, которого она не хотела, не родится. Ему не придется нести невыносимое бремя плоти до того, как он увидит вспыхнувший свет.

– Пойдем, – выдохнула Аньес.

– Вы боитесь, мадам?

– Замолчи, Сивилла.

Они подошли к наспех поднятому алтарю. Аньес сняла манто, которое мягко соскользнуло, словно шлейф, с ее тела и упало на пол. Она расстегнула тонкий кожаный поясок, поддерживавший платье, и скинула его с себя. Вдруг она перестала что-либо чувствовать. Но через несколько мгновений обнаженная кожа стала похожей на гусиную и вспыхнула, как от огня. Из-за ледяного холода на ее глаза навернулись слезы. Она крепко сжала зубы, устремила свой взгляд на расписанное деревянное распятие, затем упала на колени. Мысли ее путались. Будто во сне, она смотрела, как вздрагивало маленькое, худое и бледное тело Сивиллы. Молоденькая женщина свернулась в клубочек и, лежа под алтарем, повторяла бесконечную молитву: «Adoramus te, Christe [5]. Adoramus te, Christe». Тело Сивиллы содрогалось от жестоких спазмов. Она заикалась, читая молитву. Аньес показалось, что Сивилла задохнулась, но она произнесла в последний раз:

– Ado.… ramus te.… Christe.

Икота, всхлипывание, нескончаемый вздох, и тощие ноги девушки расслабились. Умерла ли она? Неужели это так просто? Аньес показалось, что прошла целая вечность прежде, чем ее тело устремилось вперед. Ледяные камни приняли ее без малейшего сострадания. Сначала ее плоть возмутилась, но Аньес заставила ее замолчать. Она сложила руки крест-накрест и замерла. Больше ей некуда было идти.

Сколько времени она молилась за Матильду? Сколько времени она считала, что грешила телом и духом и что не заслуживает ни малейшего снисхождения? И все же ей оказали милость: она чувствовала, как ее постепенно покидает сознание. Безжалостный холод камней больше не кусал ее. Она его едва ощущала. Кровь, бурлившая в венах на шее, понемногу успокаивалась. Вскоре она заснет. Теперь она уже не боялась, что никогда не проснется.

– Вставай! Вставай немедленно!

Аньес улыбнулась этому голосу, произносившему слова, которые она была не в состоянии понять. Чья-то рука грубо схватила ее за волосы, шелковой волной лежавшие на темных камнях.

– Вставай! Это преступление! Ты будешь навеки проклята, и это проклятие падет на твою дочь.

Аньес повернула голову в другую сторону, чтобы скрыться от этого голоса.

На ее спину обрушилось тяжелое теплое покрывало. Горячее дыхание обожгло затылок, две руки пролезли под ее живот, пытаясь перевернуть Аньес. Тяжесть… Это было тело, накрывшее ее собой, чтобы согреть.

Кормилица Жизель боролась с оцепенением молодой женщины. Она закутала Аньес в манто, попыталась взять ее на руки. Аньес была изящной, но все ее члены сопротивлялись этому спасению. Слезы ярости и неуступчивости падали на ее щеки, покрывая губы инеем.