Врата Афин - Конн Иггульден Страница 2

– Кто смеет нападать на наши города? – спросил Ксеркс.

– Люди из Афин, из Эретрии, – ответил отец. – Греки. Я думал… Десяток лет назад они присылали сюда послов с просьбой о дружбе. Я думал, они согласились стать моими избранными – одним из моих любимых подданных народов. Они дали землю и воду моему наместнику и отправились домой, за море. Признаюсь, после этого я почти не думал о них.

Царь улыбнулся и попытался взъерошить сыну волосы. Мальчик отстранился, и отец сделал над собой усилие, скрывая боль.

– Это край света, Ксеркс. Море лежит менее чем в двух днях пути отсюда, а за ним – земли, которые никогда не знали благословения наших законов, наших воинов. – Дарий махнул рукой в сторону равнины. – Я правлю здесь, от рынков рабов до золотых копей. Каждый горшок и чашка – мои, каждая монета, балка и ребенок. И все же мы здесь далеко от цивилизации, от сердца нашей земли. Возможно, я был слишком мягок с ними, слишком снисходителен. Я излишне доверчив. Это всегда было моей слабостью.

Он увидел, как сын неловко переступил с ноги на ногу, и улыбнулся.

– Никто, Ксеркс, никто не может сказать, что я бесчестен. Понимаешь? Если я даю слово, я его держу, пусть даже мир рушится вокруг меня. Если я прощаю врага, если приветствую его, как ребенка, в своем доме, он знает, что моего гнева больше не будет. Даже греки знают это. О, они могут кричать и бороться, но для тех, кто ведет себя по-мужски, кто готов отбросить гордость и предложить мне знаки земли и воды, я всегда буду прощающим богом.

– Но почему? Почему ты прощаешь людей, которые сделали это, которые сожгли Сарды?

Дарий наклонился ближе к сыну. И хотя сотня слуг и рабов ожидали проявления его малейшей прихоти, а две обнаженные женщины с подведенными сурьмой глазами выглядывали из занавешенных носилок, украшавших его слона, – он оставался наедине с наследником.

– Я говорю сейчас как царь. Услышь меня, Ксеркс. Мое слово нерушимо, потому что, когда человек выходит на поле боя против моих армий, я хочу, чтобы он со страхом смотрел на своих союзников, спрашивая себя, не покинут ли они его в разгар битвы. Я хочу, чтобы он знал, как знает собственное имя, что, если сдастся мне, если почувствует вкус пыли на губах и предложит мне воду из чаши своих рук, я буду чтить его как союзника до конца времен, без злобы, без мести. Потому что он будет живым примером моего милосердия. Ты понимаешь?

Ксеркс слегка покачал головой, закрыв глаза. Налетевший ветер ослабил дневную жару. И в этот момент тишины и покоя мальчик внезапно понял. Его глаза открылись, и отец улыбнулся, увидев в них блеск.

– Доверие к тебе ослабляет их всех, – сказал Ксеркс тоном, в котором прозвучало удивление. – Это значит, что, когда мы подойдем, брат повернется против брата, друг против друга. Но какова цена, отец? Ты отказываешься от мести – не слишком ли высокая цена?

– Нет. В моей империи сплетены сорок наций – Мидия, Ассирия, Лидия, Индия… Клянусь богом, люди подобны серебряным рыбкам в океане – все подданные моего трона, моей короны. Будь я обманщиком, лжецом, они боролись бы куда ожесточеннее, чтобы держать меня подальше. Вместо этого их вожди получают дворцы и земли. В спокойные времена они даже задаются вопросом: а завоевал ли их кто-то вообще?

– Но они завоеваны, – сказал Ксеркс.

– Да, – кивнул Дарий. – Так же и эти города, весь Ионийский союз. Они смотрят на своих предков, греков, а не на нас. Возможно, они думали, что я слишком далеко, что мне нет дела до того, чем они занимаются на самых границах западных морей. Предав меня, они обратились за помощью к Афинам, и эти греческие нечестивцы послали корабли из Эретрии. Их солдаты-гоплиты бродят по побережью, убивают и запугивают принадлежащие мне народы. Теперь они говорят о том, чтобы сбросить ярмо, которое я возложил на них, говорят о «безобразиях» нашего правления.

Царь рассмеялся невесело, и глаза его чернели из-под насупленных бровей.

– Уничтожая мой гарнизон, греки подожгли тростниковые крыши Сард. Пламя распространилось, как ветер, пока не поглотило все, даже храм Кибелы, великой Матери мира. Такое трудно простить.

Царь замолк и стоял, глядя вдаль. Сын не осмелился прервать его размышления и не стал сопротивляться, когда отец снова положил руку ему на плечо.

– Я за год отстрою все заново. Армии, которые я привел, войдут во все города и поселки Ионийского союза и принесут то наказание, которое я сочту нужным. Мужчин лишат рук, чтобы не могли больше держать копье или меч. Самые красивые дети отправятся на наши рынки. Старики и женщины будут брошены в костры. Иногда я думаю, что это в своем роде милосердие – по отношению к тем, кто был им так обременен. Понимаешь? Даже в горниле моего гнева заключена мудрость. Я не тиран, Ксеркс. Когда я иду, сдвигаются горы, и эта дрожь сильнее поступи тысячи королей. С тобой будет то же после меня. Все люди – рабы; все цари – рабы для нас.

Лицо сына озарилось радостью при этих словах. Ксеркс протянул левую руку и коснулся отцовских пальцев, лежащих на его обнаженном плече. Мудрость царя позволила построить империю столь необычайно богатую и могущественную, и все было так, как он сказал: мир склонился перед ним. Ксеркс думал, что даже дождь идет по его приказу.

– А что же греки, отец?

– Они вернулись на свои корабли, как невинно спящие дети. Уничтожив мои гарнизоны, решили, что дело сделано. Они ошибаются. Все только началось! Я навещу их снова, когда закончу здесь.

Царь оглянулся через плечо на ряды телохранителей в белых стеганых доспехах и чешуйчатых панцирях. Жара была невыносимой, но они стояли совершенно неподвижно, словно высеченные из камня. Поймав этот взгляд, их начальник шагнул вперед, рухнул на землю и, распростершись во весь рост, поднес к глазам обе руки, словно ослепленный. Пыль облепила намасленное снаряжение, и, поднявшись, он уже больше напоминал воина в походе, а не просто часть декорации. Дарий подумал, что это хорошее предзнаменование.

– Принеси мой лук, Датис.

Царское оружие вынули из чехла, накинули тетиву в мгновение ока, пока Дарий поднимал руку. Он принял лук, почти с него ростом, блестящий от масла и солнечных бликов на золотой обмотке.

– Стрелу, – сказал Дарий.

Он приладил ее к плетеной тетиве и натянул с легкостью, как человек, обученный этому с детства. Мышцы руки, плеча и груди напряглись. Царь пустил стрелу так, что она воспарила над лежащей внизу равниной.

– Я посылаю эту стрелу со своей клятвой, – услышал Ксеркс бормотание отца. – Господь, позволь мне наказать афинян, как они того заслуживают.

Он вернул лук и ткнул скрюченным пальцем в раба-виночерпия. Хотя стройный юноша и служил царю все свои двадцать лет, завоевав уважение при золотом дворе, он без колебаний упал на живот, почувствовав настроение хозяина.

– Мишар, с сегодняшнего дня у тебя новое поручение. Встань и прими его из моей руки.

Евнух гибко поднялся и замер, опустив глаза, под взглядами отца и сына. Шелка его одеяния покрыла пыль, и Ксеркс поморщился, заметив пятна пота. Небрежности оправдания не было, тем более что есть рабыни, готовые стирать и менять мужчине одежду столько раз в день, сколько ему угодно. Если только Мишара можно считать мужчиной. Ксеркс однажды приказал стражникам подержать евнуха, чтобы самому осмотреть старую рану и сморщенный мешочек между ног, темный, как синяк. Мишар тогда плакал, как женщина. Странно, раб понимал, что его жизнь не принадлежит ему, и все же рассчитывал сохранить какое-то подобие достоинства. Ксеркс считал, что отец позволяет некоторым слугам слишком много вольностей, возможно, по причине долгого общения с ними. Когда придет его время, уж он такой ошибки не совершит. Мальчик улыбнулся при этой мысли.