Смертельный выстрел - Томас Майн Рид Страница 2

В старые рабовладельческие времена в Соединенных Штатах – к счастью, эта эпоха осталась позади ^[1] – жестоко попирались принципы гуманизма. С одной стороны существовало жестокое подавление, с другой – горестные страдания. Быть может, и справедливо утверждение, что в большинстве своем рабовладельцы не были злодеями, иные даже выказывали на свой лад склонность к филантропии в стремлении придать патриархальный характер гнусному институту рабства. Хотя идея эта, иллюзорная и призванная служить ширмой, так же стара, как и само невольничество, и вместе с тем она так же современна как мормонизм ^[2], в котором обрела последнее и самое грубое проявление.

Нельзя отрицать, что невольничество Южных штатов во многих случаях имело относительно мягкий характер, но нельзя и отрицать, что среди американских хозяев встречались примеры вопиющей жестокости, даже бесчеловечности. Встречались рабовладельцы добрые и рабовладельцы злые.

Недалеко от города Натчеза, в штате Миссисипи, жили два плантатора, служившие яркими представителями двух этих типов. Хотя владения их лежали по соседству, они являли полную противоположность друг другу как во внешнем, так и в нравственном облике. Полковник Арчибальд Армстронг, потомок старинной виргинской аристократической фамилии, обосновавшейся в штате Миссисипи, когда из того ушли индейцы чоктавы, представлял собой тип рабовладельца доброго, а Эфраим Дарк, уроженец Массачусетса, переселившийся сюда гораздо позже, являл тип рабовладельца злого. Это может показаться странным для уроженца Новой Англии, потомка пуритан – людей, принесших большие жертвы на алтарь освобождения негров, но между тем, история эта весьма обыкновенная, знакомая всем путешествующим по Южным штатам. Потому как любой южанин вам скажет, что самый жестокий плантатор всегда или сам был невольником, или происходил от отцов-пилигримов, высадившихся на Плимутской скале! ^[3]

Так как во многих отношениях мы уважаем отцов-пилигримов, то и хотели бы верить, что это обвинение сильно преувеличено, если вообще не ложно, и что Эфраим Дарк был уродливым исключением.

А вот обвинение его в бесчеловечности преувеличением не было. По всей долине Миссисипи никто не обращался с рабами более бессердечно. И дома у него, и на полях хлопчатника беспрерывно раздавался свист кнута, и черные жертвы его произвола и злобы подвергались ударам бича, который постоянно носили он сам и его управляющий. Был у плантатора сын, который также с наслаждением пускал в ход плетку. Ни один из этих троих не выходил из дому без этого раскрашенного эластичного орудия, истинного символа сатанинской жестокости. Они никогда не возвращались домой, не истерзав какого-нибудь несчастного «черномазого», которого злая судьба заставила подвернуться им под руку во время объезда плантации.

Невольники полковника Армстронга, напротив, никогда не ложились спать, не помолившись за доброго массу, в то время как невольники Дарка, чаще всего избитые, – проклинали своего господина.

Увы! Мы должны повторить старую истину, что добрыми делами сыт не будешь: злой благоденствовал, а добрый жил в несчастии. Полковник Армстронг, открытый, великодушный, гостеприимный до излишества, тратил больше, нежели получал от своих хлопковых плантаций. Через некоторое время он сделался должником Эфраима Дарка, который всегда жил по средствам.

Вопреки соседству, два плантатора не питали друг к другу приятельских чувств, а уж тем более дружбы. Гордый виргинец, выходец из старинного шотландского рода, имевшего в колониальную эпоху дворянский титул, презирал своего соседа из Новой Англии, предки которого приплыли в трюме знаменитого «Мэйфлауэра». Постыдная надменность, быть может, но вполне естественная для граждан Старого доминиона ^[4], в последние годы изрядно поубавившаяся.

И все же не она влияла на поведение Армстронга, потому как его неприязнь к Дарку подпитывалась более веской причиной – дурным нравом последнего. Мерзкий характер Эфраима сделал его притчей во языцех во всей округе и нажил ему множество врагов, потому как благородным жителям Миссисипи жестокость отвратительна.

При таких обстоятельствах может показаться странным, что между этими двумя могло существовать нечто общее, какие-то взаимоотношения. И тем не менее это было так. Но то была связь между должником и кредитором, которая совсем необязательно подразумевает дружбу. Вопреки своей неприязни, гордый южанин не отказывался попросить заем у презренного северянина, который всякий раз спешил исполнить просьбу. Он давно уже точил зубы на землю Армстронга, не только потому что та располагалась по соседству, но и потому что казалась Дарку плодом, давно готовым упасть ему в руки. С тайным удовольствием наблюдал он за несоразмерными тратами владельца плантации, и удовольствие это росло, по мере того как у его соседа заканчивались деньги. Оно превратилось в радость, почти открытую, когда в один прекрасный день полковник Армстронг пришел к нему одолжить двадцать тысяч долларов. Дарк согласился с готовностью, которая показалась бы подозрительной любому, кроме его заемщика.

Если с деньгами он расстался со злорадством, то еще больше возликовал, получив в обмен на них закладную, так как знал, что она будет первым шагом, который приведет к полному переходу имения в его руки. Уверенности ему придавал включенный в документ пункт: «в случае неуплаты долга в срок имущество переходит к заимодавцу». Только нужда заставила плантатора Армстронга принять столь кабальные условия.

Прежде чем положить бумагу в ящик стола, Дарк глянул на нее горящими от вожделения и торжества глазами, а потом сказал сам себе:

– Благодаря сделанному сегодня я удвою число своих акров ^[5], как и число ниггеров. Земли Армстронга, его рабы, его дома – все, что у него есть, скоро станет моим!