Золотая пыль (сборник) - Генри Мерримен Страница 19

Le coeur humain est un abime qui

trompe tous les calcul ^[8].

Надо полагать, что полковник Казимир встретил друзей на приеме у губернатора Раппa, устроенном в больших залах Ратуши, так как там было много поляков и немного офицеров прочих национальностей.

В действительности армия, выступившая в поход против России, не была армией, говорящей по-французски. Меньше всего было французских полков, и в этот великий рискованный поход весело двинулись итальянцы, баварцы, вюртембергцы, вестфальцы, пруссаки, швейцарцы и португальцы. Были солдаты из многочисленных мелких государств Германской конфедерации, признавшие Наполеона своим покровителем по той простой причине, что они не могли защитить себя от него. Наконец, в армии были и те поляки, которые сражались в Испании за Наполеона, в надежде, что он когда-нибудь восстановит их старое государство. Потихоньку уже указывали на Даву как на будущего короля новой Польши.

Многие из присутствующих на прощальном приеме у губернатора носили шпагу, хотя и были простыми, иногда весьма непорядочными гражданами. Может быть, Рапп, говоривший на грубом французском языке с немецким акцентом, оказался самым честным из присутствовавших, хотя ему недоставало тонкости поляка. В этих блестящих кругах Рапп не играл роли яркого светила. Он был губернатором не в мирное, а в военное время. Его час еще не пробил.

Слушая его простую речь, такие люди, как Казимир, только пожимали плечами. Они говорили о нем полупрезрительно, как о человеке, который имел много возможностей добиться успеха и не воспользовался ни одной из них. Он не был даже богат, а между тем через его руки проходили большие суммы. Он был только генералом, и ему приходилось спать в палатке императора; он имел к нему доступ, в каком бы расположении духа ни находился Наполеон. Может быть, он займет такое же положение и в предстоящем походе – на всякий случай стоило поддерживать дружбу с ним. Казимир и ему подобные любезно улыбались ему, что никоим образом не вводило в заблуждение проницательного эльзасца.

Матильда Себастьян была в числе тех дам, за которыми ухаживали эти блестящие воины. Должно быть, Казимир заметил, что ее критикующий взор следовал за ним, куда бы он ни направлялся. Во всяком случае, он знал, что постоит за себя среди этих авантюристов, из которых многие вышли из рядовых, другие же хотя и были знатного происхождения, но не имели никаких манер. Сам он держался свободно, с отпечатком тонкого изящества, которым отличаются многие поляки.

– Сегодня они здесь, мадемуазель, – сказал он, – а завтра этих рьяных воинов уже не будет. И кто может сказать, кому из нас суждено вернуться?

Если он и ожидал, что при этом напоминании Матильда вздрогнет, то должен был сильно разочароваться. Ее глаза горели жестким блеском. Она так мало имела случаев находиться среди этого великолепия, так близко ощущать величие, которое Наполеон распространял вокруг себя, как солнце свои лучи. Матильда была удивлена духом времени. Все вокруг казалось ей лучше, чем обыденная серая жизнь.

– И кто может сказать, – шепотом прибавил Казимир с небрежным и самонадеянным смехом, – кому из нас суждено вернуться богатым и великим?

Эти слова заставили Матильду бросить на него тот взгляд, которого он так ожидал. Она, бесспорно, была прекрасна и держалась с уверенностью и грацией. В ней было то, чего недоставало окружавшим ее немецким дамам, то, в чем внезапно чувствуется недостаток, когда подходит француженка.

Ее манера, полупочтительная, полуторжествующая, выдавала, что она поняла скрытый смысл его слов. Матильда оказала ему некоторую благосклонность, согласилась на некоторые его просьбы. Он надеялся на большее. Он перешагнул через некоторый барьер. Ей нужно было измерить расстояние, и она позволила ему подойти слишком близко. Барьеры любви имеют только одну сторону: через них нельзя перешагнуть обратно.

– Сотня завистливых глаз наблюдает за мной, – тихо произнес Казимир, удаляясь. – Я не смею оставаться дольше. Сегодня ночью я дежурю.

Матильда поклонилась и посмотрела ему вслед. Она, казалось, осознала, что барьер разрушен. Она не поддалась слабости. Может быть, в Матильде Себастьян и вовсе не было слабости. В ней чувствовалось спокойствие опытного игрока, который, зная, какие карты у него на руках, положил их на стол и ждет, когда его противник начнет игру.

Казимир не видел больше Матильду; да в такой толпе трудно было бы найти ее, даже если бы он и захотел этого. Но Казимир ей сказал, что сегодня ночью он дежурит. До рассвета предстояло сделать сотню арестов. Многие из горожан, смеявшиеся и разговаривавшие накануне с французскими офицерами, сегодня вечером находились уже в руках тайной полиции Наполеона и прямо из Ратуши отправлялись в городскую тюрьму или на старую гауптвахту на Портшезенгассе. Другие же, прохаживавшиеся, высоко подняв голову, по бальным залам, уже были выгнаны из своих контор, которые в настоящую минуту обыскивались императорскими шпионами.

Таковы были приказы, отданные императором перед его выступлением из Данцига в самый безумный и крупный поход, какой только мог быть порожден человеческим разумом. Казалось, что на свете не существует ничего недостижимого для него и ничего слишком низкого, что бы он не поднял и не взял бы себе. Каждая деталь была продумана им самим. Он походил на человека, который, будучи ранен в спину, спешит залечить эту рану, чтобы показать неприятелю неустрашимое лицо. Его беспощадный палец указал на имя Антуана Себастьяна: это имя стояло на первом месте во всех секретных донесениях.

– Кто этот человек? – спросил Наполеон, но ему никто не смог ответить.

Наполеон отправился к границе, не дождавшись ответа на свой вопрос. Такова была теперь его политика. У него было столько дел, что он мог только поверхностно относиться к своей задаче. Как бы ни был колоссален ум человека, он все-таки ограничен известными рамками. Самый великий в мире оратор может воздействовать только на ближайших слушателей. Люди, стоящие за внутренним кругом, ловят отрывки слов и своим воображением дополняют остальное. Те же, кто находится в самых отдаленных рядах, ничего не слышат, а видят только, как жестикулирует маленький человек.

Казимира не уполномочили привести в исполнение приказ императора. Он не имел никаких дел с тайной полицией. Как офицеру, состоящему при штабе генерала Раппa, который жил в Данциге со времени оккупации этого города французами, ему было поручено составлять самые подробные донесения о пристрастиях бюргеров. Возникало много разных сомнительных случаев. Казимир не считал себя лучше всех остальных. Некоторым он продавал сомнения. Некоторые довольно охотно заплатили за предостережения. Другие отсрочивали платеж, потому что тогда, как и теперь, в Данциге было много евреев – медлительных должников, для которых, чтобы раскошелиться, требуется нечто более сильное, чем угрозы.