Эмигрантская жизнь - Виктория Фельдман Страница 19

А в конце 1938 года начались гонения на обрусевших немцев. Их арестовывали, без каких-либо оснований, а потом без суда и следствия расстреливали. Так произошло и с папиной первой женой. Ее арестовали, а детей отправили в детский дом. Спустя месяц допросов ее без суда и следствия расстреляли, просто за то, что она была немкой. Через короткое время детей из детдома взяла на воспитание дальняя родственница их матери, но время было тяжелое и новая семья очень бедствовала.

После расстрела первой жены отца забрали в НКВД и поместили в одесскую тюрьму. Моя мать в ужасе металась по милицейским начальникам города, выискивая способ спасти его от расстрела. Именно в это время она была на восьмом месяце беременности. Ситуация складывалась так, что мои дедушка и бабушка категорически не хотели признавать Петра своим родственником. Огромный конфликт между евреями и немцем не заставил себя долго ждать, в доме разразился большой скандал. От всех этих переживаний у моей матери начались предварительные роды, и было большим счастьем, что я вообще выжила.

Когда я родилась, моя мать, как настоящая еврейская жена, бросила все домашние дела и стала искать пути и возможности освободить мужа, естественно – за деньги. И он через месяц вышел на свободу и вернулся в семью. Как ей это удалось, сказать трудно, говорят, что она его выкупила. Не надо забывать, что все это было в той довоенной Одессе.

После того как мать пережила весь этот ужас, страх ее за мое будущее был настолько велик, что, оформляя мое свидетельство о рождении, она вписала в графу мать – себя, а в графе отец – поставила прочерк, хотя фамилию ребенка вписала – Вебер.

Потом началась Вторая мировая война, общая эвакуация. Мои родители одними из первых покинули город. Уехали все: мои мама, папа, я, мамины родители. Дети отца от первого брака оставались в захваченной румынами Одессе, они выехать не успели.

Когда в город вошли немцы и румыны, дети отца сперва попали в концентрационный лагерь под Одессой, а потом, когда выяснилось, что они немцы, их вывезли в Германию и отдали в немецкую приемную семью. После окончания войны, живя в Германии, дети наотрез отказались возвращаться в СССР, где их мать оставалась «врагом народа». При первой возможности они перешли в американскую зону и уехали в Америку. Всю дальнейшую жизнь они прожили в штате Колорадо, создали семьи. Их дети, забыв о прошлом, стали американцами.

Когда окончилась война, моя семья вернулась в Одессу. Но с нами не было дедушки, который умер в Узбекистане. По приезде в любимый город оказалось, что все квартиры в нашем доме разрушены. Родственников в городе не было, а бегать по райисполкомам отец боялся, он ведь был немец. Пришлось переехать в пригород Одессы, городок Белгород, где было пустое жилье. Мать и отец устроилась на пищевой комбинат. Именно там мы и остались жить. Мать очень боялась за мое будущее и при получении мною паспорта потребовала для моей будущей жизни взять ее фамилию. Она изменила мои документы так, чтобы никто никогда не понял, что мой отец немец.

Но это было напрасно, потому что в стране после войны начался антисемитизм на государственном уровне. Оказалось, что быть еврейкой не очень легко. Совсем не легче, чем немкой, а я везде была записана еврейкой. Во многих газетах писали критические рассказы о евреях, ограничили прием евреев в вузы, на работу, в партию. В школе меня постоянно оскорбляли и издевались.

В 1955 году мне пришло время поступать в вуз. Мы с мамой отправились в Одессу. Начальник приемной комиссии отозвал маму в сторону и сказал:

– Пусть ваша дочка подает документы на вечерний факультет, есть свежая инструкция, – говорил он шепотом, – на дневной факультет евреев не брать.

Итак, я поступила на вечерний и сразу пошла работать, поселилась в общежитии. Началась моя самостоятельная жизнь.

На одном из праздничных вечеров в нашем институте я познакомилась со своим будущим мужем, русским парнем Виталием. Он учился в институте водного транспорта и был моим ровесником. Оставшись одна в чужом городе без маминой опеки, я часто не знала, как поступить, очень плохо разбиралась в людях. Конечно, я сразу посчитала именно его своей половинкой. А когда по окончании института мы поженились, государственный антисемитизм переселился и в нашу семью. Но мне казалось, что это нормально. Меня ведь и прежде унижали только за то, что я еврейка.

По окончании учебы мы отправились по направлению с молодым мужем в новую жизнь. Для нас это в 1963 году был город Находка.

Хочу немного рассказать о этом городе.

Находка – город в Приморском крае России. Он расположен на полуострове Лисьем у берегов Японского моря, в 171 километре юго-восточнее Владивостока. Это самый южный город на востоке России. В 1963 году жителей было всего 70 тысяч.

Население города 158, 8 тысячи. Город был основан как гидрографический пост в 1864 году.

Возникновение города-порта было связано с планами советского руководства по переносу морского порта из Владивостока в бухту Находка. На острове Лисьем колония заключенных появилась в 1937 году. Состояла из 200 женщин, которые были заняты работой на рыбоперерабатывающем комбинате. Усилиями заключенных ГУЛАГа в 1937 году был построен порт, в 1950 году поселку присвоен статус города. Историческую застройку старых улиц составляют дома-сталинки. В 1939 году там был создан исправительно-трудовой лагерь. Лагерь был закрыт в 1941 году. Однако подневольный труд заключенных на строительстве рыбного порта использовался до 1958 года. С 1945 по 1950 год в Находке располагался лагерь японских военнопленных с отделениями в разных районах поселка. Многие умирали от воспаления легких и инфекционных заболеваний. Безызвестные захоронения разбросаны по всему городу, многие здания стоят на костях.

Вот в таком городе мне, домашней еврейской девочке, предстояло начинать новую честную рабочую карьеру. Я была прикреплена к рыбному порту, мой муж – к судоремонтному заводу. Меня, как молодого специалиста, назначили начальником участка. Работало в моем подчинении более 20 человек. Я была очень наивная, верящая в честность и справедливость. Наш участок отвечал за отгрузку готовой продукции. Готовые рыбные консервы, упакованные в картонные ящики, наш участок должен был грузить в вагоны для отправки на запад страны. Работали мы по десять часов в сутки, план исправно выполняли. Но вдруг случайно я обнаружила недостачу в готовом к отгрузке вагоне, элементарно не хватало ящиков. Время было суровое, за малейшую провинность не разбирались, а сразу под суд. Я отвечала за погрузку, и, если бы приемная комиссия обнаружила это, меня бы тут же посадили. Ужас был в том, что я никак не могла взять в толк, как это могло случиться. Я тихо начала свое собственное расследование, чтобы поймать вора, не ставя в известность руководство завода. После выяснения всех путей движения готовой продукции, я поняла, что пропадает она на моем участке. Меня охватил ужас. Все работающие у меня мужчины были после 45 лет, серьезные люди, и только я – молодой специалист. Видя мои метания, представитель отдела кадров сказал, что у меня в бригаде работают одни уголовники. Люди, получившие реальные сроки за воровство. Это именно те заключенные, которым разрешили не сидеть в закрытых камерах, а жить и работать в этом городе. Тогда я собрала бригаду и популярно всем объяснила, что если воровство не прекратится, я обращусь в милицию. Ящики в тот же день вернули на базу.