Хольмгард - Владимир Романовский Страница 19

— А я по-вашему что делаю? Это как раз и есть мой путь. Трудный и тернистый. Кругом заговоры и вероломство. И вежливых людей мало. Недавно я был в Хазарии. Там тоже очень мало вежливых.

— Чего тебе надо? — грубо спросил волочащий Любаву.

— Счастья и понимания, — ответил присоединившийся, вынимая сверд.

— Ну, хорла, сейчас тебе…

Он не договорил. Присоединившийся сделал резкое движение, и волокший Любаву вдруг остановился, осел, и прилег на бок. Он хотел что-то сказать, открывал и закрывал рот, но, очевидно, не находил слов.

Его партнер отскочил, выхватил сверд, и накинулся на присоединившегося. Любава замерла. Клинки скрестились со зловещим звоном, лязгнули, отскочили друг от друга, после чего присоединившийся совершил какой-то непонятный пируэт, увернулся от удара, и, чуть подпрыгнув, ударил согнувшегося по инерции противника ногой в лицо.

— Это за невежливость, — сказал он.

Противник выронил сверд и схватился за нос и щеку. Присоединившийся махнул свердом сверху и по диагонали, поммель задел затылок невежливого, и невежливый рухнул на землю.

— Пойдем, быстро, — сказал присоединившийся, вкладывая сверд в ножны.

— Ты… — сказала Любава… Это… что…

— Присочинил я, — объяснил он. — Не был я в Хазарии, что мне там делать. Все эти разговоры про невиданные порядки и сильную власть — все это байки бабки Лусинды. Пойдем, не стой. Сейчас сюда еще кто-нибудь прибежит и захочет поучаствовать. Да не стой же!

Они быстро пошли вниз по склону, свернули на поперечную улицу, потом еще раз и еще раз.

— Кто ты? — спросила Любава.

— Лучше бы ты спросила, кто такие они. Которые тебя давеча волокли.

— Я не знаю.

— И я не знаю. Это-то как раз и плохо. Помолчи. Разговаривать потом будем, когда спрячемся.

— Спрячемся?

— За тобой теперь полгорода гоняться будет. Так что — да, спрятаться необходимо.

— Почему? Что им нужно?

— Счастья и понимания, как всем. Тише. Помолчи.

Он прошел через палисадник и постучался в дверь. Дом был старый, обветшалый. Открыла им тощая некрасивая женщина и мрачно посмотрела сперва на Любаву, затем на спасителя Любавы.

— Ладно, — сказала она. — Так и быть. Заходите.

— Добрый вечер, тетка Погода, — приветливо сказал спаситель и сунул ей в руку монету.

Помещений имелось несколько — все миниатюрные. Спаситель, взяв со стола одну из двух свечей, уверенно направился в левое угловое, открыл шаткую дверь, и кивнул Любаве.

— Нет, — сказала она.

— Что — нет? А. — Он поморщился. — Даже в мыслях не было. Ты будешь спать здесь. А я вон в той каморке, — он кивком указал направление. — Но сперва мне нужно тебе кое-что объяснить. Да заходи же, не бойся.

Она зашла, и он закрыл дверь. В углу лежала куча соломы. Другой мебели в комнате не было. Окно выходило не совсем понятно куда — темно, видны звезды и черные неподвижные тени не то деревьев, не то домов. Спаситель поставил свечу на пол.

— Можно было бы заночевать в кроге, — сказал он. — Но по крогам тебя наверняка будут искать. Дела твои плохи.

— Кто ты такой?

— Сядь. На солому.

— Ты меня знаешь?

— Знаю.

— А я тебя?

— Я думал, что да. Оказалось — нет. Это не важно. Я должен тебе помочь, поскольку не люблю бросать начатые дела.

— А что ты обо мне знаешь?

— Листья шуршащие! Эка народ, все только о себе. Многое знаю.

— Например?

— Тебя зовут Любава. В крещении Иоанна. Муж твой убит пиратами. Любовник твой под стражей за то, что убил Рагнвальда. Который приходил к тебе.

— Он не убивал…

— А?

— Не убивал. Рагнвальда. Это не он.

Спаситель пожал плечами.

— Это не он! — настаивала Любава.

— Может и не он. Но тебе-то что до этого? Люди, которые тебя схватили, и люди, которые будут тебя искать, не интересуются подробностями. Им нужны грамоты, которые Рагнвальд хотел тебе передать, а Детин, убив его, куда-то спрятал. Детина будут пытать, но он может и не признаться. А вот ты признаешься. Поэтому тебя и ищут. Если ты знаешь, где спрятаны грамоты — скажи, я их найду и отдам нужным людям. И тебя перестанут искать. Если не знаешь, плохо. Придется скрываться, узнавать что к чему, возможно бежать из города. Те, кто хочет получить эти самые грамоты, шуток не признают. Ужасно серьезные люди.

— Я не знаю!

— Верю. А Детин знает.

— Он тем более не знает. Его должны отпустить!

— Не отпустят. Его обвинили в убийстве, и просто вирой он не отделается. Будет устроена показательная казнь, чтобы успокоить варангов. Ничто другое их не удовлетворит. Я сам в какой-то степени варанг, поэтому знаю, о чем говорю. И почему-то мне кажется, что Детин знает, где грамоты. А?

— Откуда ты меня знаешь? Как тебя зовут?

Он засмеялся.

— Тебе бы давно этим поинтересоваться.

— Ты очень молод. Я не помню…

— Зовут меня Аскольд… Опять помрачнела. Да что же это такое. Ну, хорошо, не Аскольд. Вообще-то трудно представить себе в наше время человека, которому пришло бы в голову дать такое имя сыну. Впрочем, я совершенно точно знаю, что как минимум один отец назвал сына своего Диром зачем-то. Года двадцать три назад.

Помолчав немного, он пожелал ей спокойной ночи, коротко поклонился, и вышел.

Любава думала, что ни за что не уснет, и вдруг неожиданно уснула, и проснулась только на рассвете, от того, что луч солнца, пробившись сквозь щель в ставне, щекотал ей глаза и правую щеку. Она сразу вспомнила где она и почему и решила снова уснуть, но ничего у нее не вышло. Некоторое время она лежала на спине, прислушиваясь к звукам и разговорам в доме. Тетка Погода распекала молочницу, попытавшуюся продать ей кислое молоко, а молочница возмущалась и говорила, что молоко вовсе не кислое, а наоборот, свежее, все хвалят, нарадоваться не могут, и только старая хорла Погода дурит и кочевряжится, ибо нет ей большего хвоеволия, чем хулу на честных людей возводить, и чтобы ей, ведьме, провалиться и заржаветь в хвиту, бельмы ее бесстыжие, на что тетка Погода возражала в том смысле, что молочница прижила от заезжего варанга дочь, такую же хорлу, как она сама, и обе они, молочница и дочь, жирные и подлые твари.

Вдруг все стихло, и вскоре в комнату к Любаве вошел ее спаситель, уже умытый и одетый.

— Наденешь вот это, — сказал он, кладя поверх покрывала нечто.

— Что это?

— Одежда. Носить.

Любава подождала, пока он выйдет, и развернула то, что ей предстояло надеть. Оказалось — монашеская роба из грубой темного цвета холстины, с большим капюшоном, закрывающим часть лица. Подумав, она решила, что для передвижения по улицам это очень даже кстати, никто не узнает, но все же удивилась, выйдя в общее помещение и увидев спасителя своего в точно такой же робе поверх обычной одежды, с двумя посохами. Он кивнул, протянул ей один из посохов, и направился к двери. Она последовала за ним. Будучи почти одного роста, они в точности соответствовали образу двух странствующих паломников.