Ярость - Уилбур Смит Страница 19

– Ты помнишь Манфреда Деларея? – неожиданно спросил он – и оказался совершенно не готов к ее реакции. Мать вздрогнула и посмотрела на него с выражением, которое он не мог разгадать; лицо ее побледнело.

– Что-то случилось, мама?

Он начал вставать, но она жестом попросила его остаться на месте.

– Почему ты о нем спрашиваешь? – спросила она, но он не стал отвечать прямо.

– Разве не странно, что дороги наших семей пересекаются? С тех самых пор, как его отец спас тебя, когда я был младенцем и мы жили с бушменами в песках Калахари?

– Нет необходимости возвращаться к этому, – резко остановила его Сантэн. Шаса понял, что проявил бестактность. Отец Манфреда ограбил шахту Х’ани почти на миллион фунтов в алмазах. Он мстил Сантэн, уверенный, что та сознательно вредила ему. За это преступление его приговорили к пожизненному заключению, и он отсидел почти пятнадцать лет. Освободился Деларей, когда в 1948 году к власти пришло националистическое правительство. Одновременно националисты помиловали много других африкандеров, отбывавших сроки за измену, саботаж и вооруженные ограбления: их осудило правительство Сматса за попытку помешать военным усилиям страны в войне с нацистской Германией. Однако украденные алмазы так и не были найдены, и их потеря почти уничтожила состояние Сантэн Кортни, создававшееся ценой таких трудов, жертв и усилий.

– Почему ты упомянул Манфреда Деларея? – повторила она.

– Он пригласил меня на встречу. Тайную – «плащ и кинжал».

– Ты пошел?

Шаса медленно кивнул.

– Мы встретились на ферме в Свободной республике. Там присутствовали еще два министра правительства.

– Ты разговаривал с Манфредом наедине? – спросила она, и Шаса обратил внимание на тон вопроса и на то, что мать назвала Манфреда по имени. И тут он вспомнил неожиданный вопрос, заданный ему Манфредом Делареем.

«Ваша мать никогда не говорила обо мне?» – спросил Деларей, и с учетом реакции Сантэн на его имя этот вопрос приобрел неожиданное значение.

– Да, мама, я говорил с ним наедине.

– Он упоминал обо мне? – спросила Сантэн, и Шаса удивленно рассмеялся.

– Он задал тот же вопрос – говорила ли ты о нем. Почему вы так интересуетесь друг другом?

Лицо Сантэн стало бесстрастным, и он увидел, что дальнейшие расспросы бесполезны. Эту тайну он не разгадает впрямую. Придется выяснять окольными путями.

– Мне сделали предложение.

Он увидел, что она снова заинтересовалась.

– Манфред? Предложение? Рассказывай.

– Они хотят, чтобы я перешел к ним.

Она медленно кивнула, не удивляясь и не отвергая эту мысль сходу. Он знал, что, будь здесь Блэйн, все было бы иначе. Чувство чести Блэйна, его жесткие принципы не оставили бы места для маневра. Блэйн душой и сердцем человек Сматса, и хотя старый фельдмаршал не вынес душевных мук после того как националисты сместили его, отобрав бразды правления, Блэйн остается верен памяти старика.

– Могу догадаться, зачем ты им нужен, – медленно сказала Сантэн. – Им понадобился первоклассный финансист, организатор и делец. Это единственное, чего им недостает в их кабинете.

Шаса кивнул. Мать сразу все поняла, и его безграничное уважение к ней еще углубилось.

– Какую цену они готовы заплатить? – спросила она.

– Место в кабинете – министр горнодобывающей промышленности.

Он увидел, как взгляд Сантэн рассредоточился; она близоруко смотрела на море. Он знал, что означает это выражение. Сантэн, занявшись расчетами, рассматривала варианты будущего. Он терпеливо ждал, пока ее взгляд снова не сфокусировался.

– У тебя есть причины для отказа? – спросила она.

– А как же мои политические принципы?

– Они намного отличаются от их?

– Я не африкандер.

– Возможно, это твое преимущество. Ты станешь их английским символом. Тебе дадут особый статус. У тебя будут развязаны руки. Уволить тебя для них будет трудней, чем кого-нибудь из своих.

– Я не согласен с их политикой относительно туземцев, с апартеидом. В финансовом отношении она неразумна.

– Боже, Шаса! Ты ведь не веришь в равные политические права черных и белых? Даже Сматс этого не хотел. Ты не хочешь, чтобы нами правил новый Чака, чтобы на черного диктатора работали черные судьи и черная полиция? – Она содрогнулась. – Нас тогда ждет быстрая расправа.

– Нет, мама, конечно нет. Но апартеид– это просто способ захапать весь пирог. Следует оставить кусок и им, нельзя жрать все в одиночку. Это верный рецепт неизбежной кровавой революции.

– Хорошо, chеri. Если ты будешь в правительстве, ты сможешь позаботиться о том, чтобы они получали удары кнутом справедливо.

Шаса с сомнением посмотрел на нее и принялся выбирать в золотом портсигаре сигарету, потом закурил.

– У тебя особый дар, Шаса, – убедительно заговорила Сантэн. – Твой долг употребить его на общую пользу.

Он по-прежнему колебался, желая, чтобы мать высказалась яснее. Ему надо было знать, что она хочет этого так же сильно, как он.

– Мы можем быть честны друг с другом, chеri. Именно к этому мы стремились с тех пор, как ты был еще ребенком. Берись за эту работу и делай ее хорошо, а потом – кто знает, что может последовать.

Оба молчали, понимая, что это значит. Они ничего не могут поделать: в их природе заложено стремление к самой высокой вершине.

– А как же Блэйн? – сказал наконец Шаса. – Как он это примет? Не хотел бы я признаваться ему.

– Это сделаю я, – пообещала она. – Но тебе придется сказать Таре.

– Тара, – вздохнул он. – Вот это будет проблема.

Они снова помолчали, потом Сантэн спросила:

– Как ты это сделаешь? Если перейдешь на ту сторону, станешь мишенью для враждебной критики.

Итак, они договорились; оставалось только обсудить методы.

– На следующих общих выборах я буду выступать под флагом националистов. Мне дадут надежный избирательный участок, – сказал Шаса.

– В таком случае, у нас мало времени для проработки деталей.

Они говорили еще целый час, планируя предстоящие действия с той тщательностью и предусмотрительностью, которые много лет делали их команду такой успешной, пока Шаса не взглянул на мать.

– Спасибо, – просто сказал он. – Что бы я делал без тебя? Ты жестче и умней любого знакомого мне мужчины.

– Убирайся, – улыбнулась она. – Ты знаешь, что я терпеть не могу похвалы.

Оба рассмеялись.

– Я провожу тебя вниз, мама.

Но она покачала головой.

– Мне нужно еще подумать. Оставь меня здесь.