Божество реки - Уилбур Смит Страница 19

Наконец медленно, слишком медленно судно начало поворачиваться против течения, поддаваясь усилиям легкой гребной ладьи. Однако крики на берегу снова замерли, когда люди увидели, что полоска воды становится все уже и уже и вот-вот произойдет роковое несчастье: огромное судно врежется в камни пристани и распорет себе брюхо. Случись это — нет сомнений, каковы были бы последствия для Тана. Он захватил командование, отстранив престарелого флотоводца, и теперь должен нести полную ответственность за ошибки старика. Если фараона силой толчка выбросит с трона и двойная корона, а с ней и его достоинство покатятся по палубе, как глиняный горшок, если судно государства под его ногами пойдет ко дну и на глазах у подданных царя придется вытаскивать из реки, как мокрого щенка, у флотоводца Нембета и у вельможи Интефа будет повод обратить все недовольство фараона на нахального выскочку.

Я беспомощно стоял на берегу и дрожал от страха за своего друга. И тогда случилось чудо. Огромное судно уже почти налетело на мель, и Тан стоял так близко к берегу, что голос его ясно донесся до меня.

— Помоги мне, великий Гор! — воскликнул он.

Я никогда не сомневался, что боги часто принимают участие в делах людей. Тан — человек Гора, а Гор — бог ветра.

Ветер дул три дня и три ночи из бескрайних просторов Сахары. Сила его достигала половины силы урагана, и все это время он дул ровно, но теперь вдруг прекратился. Он не затих постепенно, как это часто бывает, а просто перестал дуть. Рябь, которая пестрила поверхность реки, исчезла, вода стала гладкой, и ветви пальм на берегу, мелко дрожавшие на ветру, вдруг затихли, словно скованные внезапным морозом.

Освободившись из когтей ветра, царская барка выпрямилась и поддалась усилиям «Дыхания Гора». Ее слоноподобный корпус повернулся против течения, и она встала параллельно пристани в тот самый момент, когда борт ее коснулся причала. Течение Нила остановило движение судна и поставило его неподвижно у берега.

Прежде чем судно понесло назад, Тан отдал последнюю команду. На берег полетели швартовочные канаты, руки людей быстро подобрали их и закрепили на швартовочных глыбах. Легко, как гусиное перышко, гигантская царская барка надежно встала у пристани, и ни трон, на котором сидел фараон, ни высокая корона на его голове не были побеспокоены швартовкой.

Мы, свидетели этого подвига, взорвались ревом похвал, выкрикивая скорее имя Тана, чем фараона Скромно, как и следовало, Тан даже не попытался ответить на наши крики. Если бы внимание людей, собравшихся приветствовать царя, снова обратилось на него, это было бы серьезным грехом и, разумеется, после этого ни на какую благосклонность фараона он бы рассчитывать не мог. Фараон очень ревниво относился к собственной особе. Поэтому Тан тайком приказал «Дыханию Гора» подойти к борту царского судна. Когда огромный парус барки скрыл ее, он спрыгнул за борт на палубу своей ладьи, предоставив сцену, на которой завоевал признание, царю, прибывшему на праздник Осириса.

Однако я успел заметить злобу и недовольство на лице Нембета, нашего древнего флотоводца, Великого Льва Египта, когда тот сходил на берег позади фараона. Я понял, что Тан заработал себе еще одного влиятельного врага.

Я СДЕРЖАЛ слово и выполнил обещание, данное Лостре, в тот же день, когда проводил генеральную репетицию. Перед началом представления мне удалось на целый час оставить влюбленных наедине.

На территории храма Осириса, где и должен был состояться спектакль, в палатках переодевались актеры, занятые в главных ролях. Я намеренно поставил шатер Лостры в некотором отдалении от других, за одной из огромных колонн, поддерживающих крышу храма. Я стоял на страже у входа в шатер, а Тан приподнял противоположную стенку и проскользнул внутрь.

Я старался не подслушивать и не обращать внимания на восторженный вскрик, когда они обнялись, на их тихое воркование и приглушенный смех, нежные стоны и вздохи, сопровождавшие благопристойные ласки. В тот момент я уже не стал бы им мешать. Я был уверен: их страсть не найдет своего логического завершения. Спустя много лет и Лостра и Тан подтвердили мне это. Моя госпожа была девственницей в день своей свадьбы. Если бы кто-нибудь из нас троих знал, как близок этот день, мы вели бы себя совсем по-другому.

Хотя я остро ощущал опасность, угрожавшую нам, пока влюбленные оставались наедине, не мог ни словом, ни действием разлучить их. Рубцы от кнута Расфера еще жгли мне спину, а в глубине души, где прячутся грехи, недостойные мысли и влечения, таилась жгучая зависть к влюбленным, но я все равно позволил им оставаться наедине гораздо дольше, чем следовало.

Я не слышал приближения вельможи Интефа. Он подбивал свои сандалии мягкой лайковой кожей, чтобы заглушить шаги, и двигался бесшумно, как призрак. Многие придворные и рабы испытали на себе кнут или удавку Расфера, обронив неосторожное слово, случайно подслушанное вельможей во время его беззвучных странствий по залам и коридорам дворца. Однако за многие годы жизни во дворце у меня развилось чувство, позволявшее ощутить его присутствие прежде, чем он появится откуда-нибудь из темного угла. Это чутье иногда подводит меня, но в тот вечер оно сослужило хорошую службу. Подняв глаза, я вдруг увидел его прямо перед собой: он выскользнул между колоннами гипостильного зала и пошел прямо ко мне, высокий и стройный, как поднявшаяся кобра.

— Вельможа Интеф! — воскликнул я так громко, что даже сам испугался. — Какая честь для меня видеть вас на репетиции. Я буду благодарен вам за любой совет или предложение… — Слова струей хлынули из моих уст. Я изо всех сил старался скрыть смущение и предупредить влюбленных об опасности.

Я преуспел в этом даже больше, чем ожидал. Я услышал испуганный шорох в шатре, где одевалась Лостра. Затем раздался легкий шелест задней стенки шатра, и Тан ушел той же дорогой, какой пришел.

В другое время мне бы не удалось так легко обмануть вельможу Интефа. Он сумел бы прочесть вину на моем лице так же легко, как иероглифы на стенах храма или мои собственные письмена на свитках. Однако в тот вечер он был ослеплен собственной яростью и намеревался наказать меня за мой последний проступок. Он не буйствовал, не кричал. Вельможа наиболее опасен тогда, когда говорит мягким, шелковым голосом и ласково улыбается.

— Милый Таита, — произнес он почти шепотом. — Я узнал, что ты внес кое-какие изменения в начальное действие спектакля, хотя я лично утвердил сценарий. Я не могу поверить в подобное своеволие с твоей стороны. Я пришел сюда по такой жаре, дабы самому убедиться в этом.

Разыгрывать невинность или неведение было уже бесполезно, поэтому я склонил голову и постарался придать своему лицу огорченное выражение.

— О, мой господин, это не я приказал внести изменения. Это его святейшество, настоятель храма Осириса…

Однако вельможа нетерпеливо оборвал меня:

— Разумеется, он, но только после твоих уговоров. Мы же оба прекрасно знаем старика. В его голове с рождения не появлялось ни одной собственной мысли, а в твоей их более чем достаточно.