Утерянное Евангелие. Книга 2 - Константин Стогний Страница 18

Стоян схватил кошку, но не стал охотиться на бужан-гвардейцев, а с силой размотав орудие, закинул его на крышу башни, где, как он заметил, было окно с витражом. А там, где цветные витражи, там непременно церковь. А там, где христианский храм, там всегда можно поживиться золотишком!

Подергав веревку, чтобы кошка получше зацепилась на крыше, Стоян ловко полез на башню. За витражом действительно была христианская часовенка, где спряталась от битвы жена князя Доморада — молодая хорватка Боголепа. Стоян поравнялся с витражом, оттолкнулся от стены и вместе со звоном разбиваемого стекла ногами вперед влетел в часовню. Там на коленях перед крестом со Спасителем молились священник и Боголепа. Монах вскочил и перекрестил новгородца.

— Оставь свою магию, старик! — зло сказал ему кривич.

— Церковь — это святыня! — предупредил его священник и встал на пути новгородца.

Стоян схватил его и с силой оттолкнул. Монах упал, гулко стукнувшись головой о кафедру. Он был без чувств. Золотые распятие и подсвечники со звоном попадали на каменный пол. Этот звон и сориентировал Олафа, пробирающегося в той же башне, но изнутри, в кромешной тьме.

— Батюшка! — княгиня бросилась к своему духовнику, но быстро спохватилась и попыталась выскользнуть из часовни. Стоян преградил ей путь. Тогда Боголепа подбежала к разбитому витражному окну. Солнце осветило ее лиловое платье с вышитым серебром подолом и широкими рукавами.

— Давай, — скомандовал новгородец. — Прыгай!

Он медленно, как бы опасаясь спугнуть, приблизился к молодой, не старше двадцати лет, женщине. Она не решалась прыгнуть и с нескрываемым страхом смотрела на вторгшегося в часовню кривича. Он схватил ее за грудь пальцами с засохшими потеками крови.

— А ну, прекрати! — раздался у него за спиной окрик Олафа.

— Пошел вон, щенок! Это моя добыча! — прорычал Стоян, обернувшись.

У норвежца в руке был обнаженный меч. Чтобы уравнять шансы, Стоян тоже выхватил из ножен клинок. Королевич совсем не хотел драться с личным телохранителем Владимира, тем более в храме Христовом. Он отступил за дверь, но Стоян погнался за ним, чтобы как следует проучить невежу. На крыше башни Олаф перестал убегать и развернулся в боевой стойке к гнавшемуся за ним Стояну. Тот гыгыкнул и бросился в атаку.

Первый удар новгородца норвежец отбил. Второй тоже, и даже атаковал. Но ему не хватало физической мощи, чтобы пробить оборону кривича, а Стояну не хватало скорости, чтобы настичь Олафа: все-таки он только что взобрался по отвесной стене и потерял много сил.

Обмениваясь ударами, они поднялись на самую верхотуру купола. Олаф надеялся, что его удары сверху вниз возымеют действие. Но Стоян не отставал. Внизу до самого горизонта блестел Западный Буг. По переливающейся в лучах вечернего солнца воде было разбросано несколько маленьких островков, каждый из которых был настолько перегружен растительностью, что казалось удивительным, почему он не опрокидывается под тяжестью огромной шапки леса. Позади островков поднимался берег, покрытый непрерывной густой стеной деревьев; вдали в закатной позолоте смутно вырисовывался величественный горный массив Карпат. Над башней два коричневых коршуна лихорадочно кружили в поисках чего-нибудь съедобного.

Наконец один из ударов Стояна был столь силен, что Олаф опрокинулся на спину. Кривич замахнулся еще раз, но получил сильный толчок снизу в грудь и покатился головой вниз с купола крыши. Норвежец съехал за ним на спине и с разгона разрубил новгородца пополам.

— Ты зачем убил моего телохранителя, Олаф?! — услышал он возмущенный возглас Владимира.

— Он хотел снасильничать в церкви, — ответил юноша.

— И что? — в полемическом запале спросил князь. — Это была его добыча!

— Не по-христиански это, Владимир! — укорил его Олаф.

— Это ты в Киеве с бабкой Ольгой христианничай, святоша! — заорал князь. — А здесь поход!

— Вспомни, друг, Адама! — предложил ему королевич. — Он с Богом разговаривал, общался с ним каждый день, когда хотел. А потом на минуточку перехотел…

Владимир озадаченно посмотрел на бабкиного воспитанника.

— «Вот я с Богом живу, а сейчас яблочко съем пока без Бога, а потом опять буду с Боженькой!» — передразнил Олаф воображаемого Адама. — Что с ним потом стало? А? С Адамом этим? Вот так и ты: как молиться, так «Боженька дай мне силы, дай мне богатства, дай мне ветра в паруса, дай мне удачи! А потом отвернись на минуточку, я тут немного погрешу!»

— Моя дружина идет в бой с именем Одина, — попытался оправдаться Владимир. — Отец мой даже креститься не захотел, чтобы быть с ними заодно всегда. Так и мне престало.

— Князь, — подчеркнуто официально обратился к нему королевич. — Если ты христианин, то уже не веришь ни в домовых, ни в гороскопы астрологов, ни в черную кошку, ни в гадание по полету птиц — Иисус освободил тебя от этого. Поворачиваясь к Христу, ты отворачиваешься от Одина. Делая шаг навстречу Христу, ты делаешь шаг от Одина.

— Но Стоян был язычником! — с чувством сказал Владимир.

— А я христианин! — спокойно и твердо ответил Олаф. — И не могу позволить осквернять храм Господень изнасилованием добродетельной христианки…

До того как лед встал, две тысячи викингов под командованием князя Владимира и королевича Олафа завоевали практически всю Червенскую Русь, называемую ныне Галичиной, примерно соответствующую территории современных Ивано-Франковской, Львовской и большей части Тернопольской областей Украины и югу Подкарпатского воеводства Польши.

* * *

После самых разнообразных тонов белого, в которые окрашены пейзажи загородного леса, краски открывшегося городского ландшафта выглядели слишком яркими, почти кричащими, поражая глаз своей резкостью и силой. Желтые пятна конской мочи, коричневые лошадиные «яблоки» навоза, крошка черной золы на дорожках… Над Киевом летали стайки серо-коричневых воробьев, разнося по городу пронзительное чирикание. Из паутины голых веток неожиданно появился снегирь, сверкающий красно-белым оперением. Земля и крыши домов все более освобождались от рассеивающегося дыма утренней топки. Все явственнее ощущался магический запах очагов. Запах этот становился сильнее, богаче, он опьянял воображение лыжника картинами русской печи, завешанных вениками сеней и жаркой закопченной бани, мирно дремлющей под шапкой нападавшего за ночь снега.

Мужчина подъехал к одному из киевских домов прямо на лыжах, ловко управляясь копьем вместо лыжной палки. Скрип лыж услышала женщина, хлопотавшая в доме у печи. Она никого не ждала и поэтому на всякий случай отставила ухват и взяла в руки топор. В дверь постучали требовательно, по-хозяйски.

— Кто там? — спросила женщина по-славянски.

— Это я! — ответил ей по-норвежски лыжник. — Торгисль!

— Ну, наконец-то! — воскликнула Улита, отпирая засов. — Явился!

— Да, — широко улыбнулся ей муж. — Князь решил засесть в Гостомеле, пришлось добираться оттуда на лыжах. Так что…