Совесть королям - Мартин Стивен Страница 18

26 мая 1612 года

Лондон, дом сэра Эдварда Кока

Сэр Эдвард утверждал, что встает в три часа утра, чтобы удлинить свой рабочий день. Распространять о себе такие слухи — нехитрое дело, считал Грэшем. В них нетрудно поверить, а когда вы там в действительности встаете, никто проверять не будет.

Из дома они вышли в полдень. От Стрэнда до Чансери-лейн было рукой подать. При желании сэр Генри и Манион могли нанять лодку, поехать верхом или даже в карете — ее построили по заказу отца Грэшема, когда эти громоздкие средства передвижения только-только входили в моду. Но сегодня сэр Генри предпочел прогулку пешком — ему хотелось ощутить пульс многолюдного города, ритм его жизни.

Вот уже несколько недель не выпадало и капли дождя, и вскоре сапоги Грэшема покрыл слой пыли. По небу плыли облака, грозя в любую минуту разразиться ливнем, но так было уже несколько дней подряд. С другой стороны, хорошо, что им не надо шагать по чавкающей грязи. Зато в больших количествах присутствовали свежие, исходящие паром лошадиные яблоки, усеявшие мостовую, да коричневые и желтые следы на земле в тех местах, куда утром вылили содержимое ночных горшков. В воздухе все еще чувствовался запах молодой травы, долетавший сюда с полей, протянувшихся на севере от Стрэнда. Весенний аромат смешивался с затхлым запахом реки и открытых сточных канав, в которые подчас превращались городские улицы. Имелись и другие запахи, но самый главный и нескончаемый — запах человеческих тел. Запах духов, которыми щедро поливали себя богатые кавалеры, а порой и дамы, — апельсиновый или яблочный, призванный перебить другие, куда менее приятные ароматы. Тяжкий потный дух, распространяемый носильщиками, тащившими на своих спинах тяжелые грузы. Затхлая, сладковатая, слегка тошнотворная вонь — она исходила от простого люда, которому было не по средствам надевать каждый день чистое белье или хотя бы стирать то единственное, что у них имелось.

Чем ближе Грэшем подходил к стенам Сити, тем более узкими и неудобными для продвижения становились улочки. Крыши домов едва не касались друг друга. Когда на город обрушивался ливень, то вода стекала с крыш и, падая вниз, образовывала в земле канавы. На лондонских улицах нетрудно было увязнуть в грязи по колено, если же вас пытались вытянуть из трясины, то вы рисковали оставить в ней сапоги. Городской шум не прекращался ни на минуту. Буквально на каждом шагу торговцы бойко расхваливали свой товар — их громкие пронзительные выкрики резали ухо.

Вполне возможно, что Кок экономил на сне. На что он точно не скупился, так это на убранство своего дома. Манион остался ждать в просторном холле, где на него то и дело искоса поглядывал нанятый хозяином клерк. Кабинет Кока впечатлял своими размерами. На окнах — занавеси из красной тафты, на полированных досках пола — пестрый турецкий ковер. Три стены из четырех украшали гобелены тонкой работы — не иначе как выполненные по заказу самого Кока. На одном был изображен царь Соломон, выносивший свое знаменитое решение, на другом Моисей осуждал евреев за то, что те стали поклоняться золотому тельцу, причем на заднем плане был изображен дымящийся вулкан. Наверное, Кок хотел бы видеть себя Соломоном или на худой конец Моисеем. Отсюда всего один шаг до того, чтобы возомнить себя Господом Богом.

— Доброе утро, сэр Генри. — Манеры Кока не отличались учтивостью. Он лишь мельком взглянул на Грэшема и продолжил выводить свою подпись под каким-то документом. — Я, как вы видите, занят, и еще как занят…

Стол, за которым сидел Кок, был завален всевозможными бумагами и фолиантами. Сэр Эдвард не стал вставать навстречу гостю, что было верхом дурных манер. Грэшем принял серьезный вид и, не дожидаясь приглашения со стороны хозяина кабинета, сел на один из резных стульев с подлокотниками по другую сторону стола. От него не укрылось, что Кок весь напрягся, заметив ответную неучтивость. «Ну и получи». Внимание Грэшема привлек портрет — вернее, два портрета с изображением сэра Эдварда, которые занимали всю четвертую стену над камином. Хозяин кабинета был изображен в величественных позах. Рядом висел третий портрет — судя по всему, первой супруги хозяина.

— Нанести вам визит, сэр Эдвард, для меня великая честь, — произнес Грэшем с деланной любезностью в голосе. — В отличие от вас, человека в высшей степени занятого, я чаще страдаю от безделья.

Кок не поднял глаз. Это он умел. Однако от Грэшема не укрылось, что сэр Эдвард испортил одно из писем. Стоило ему услышать реплику гостя, как рука сорвалась. В этот момент сэр Эдвард старательно выводил букву «о» в своем имени. Увы — вместо «Эд. Кок» у него получилось «Эд. Как». Именно такая подпись стояла теперь под одним из его посланий.

— И разумеется, для меня всегда великая честь, — продолжал тем временем Грэшем, — встретить человека, занимающего столь высокое положение и вместе с тем столь скромного… обладающего столь утонченными манерами… человека, начисто лишенного всякого тщеславия…

Сэр Эдвард аккуратно положил перо, как бы давая понять гостю, что спешка не входит в его намерения. Грэшем тотчас напомнил себе, что таких, как Кок, не стоит недооценивать. Недаром хозяин кабинета вот уже много лет процветал на судебном поприще — несмотря на все интриги и ожесточенную борьбу интересов.