Нелегал из Кенигсберга - Николай Черкашин Страница 18

Фельджандармов он увидел сразу же, как только вышел из кладбищенских ворот на дорогу, ведущую одним концом в городок, другим — к Бугу. Двое рослых «кеттенхунде» — «цепных пса» — со стальными горжетами на цепочках прогоняли паренька, который вознамерился порыбачить в Буге.

— Цурюк! Цурюк! Ферботен зонен!

Обескураженный рыбак с удочками на плече поплелся в город. Лунь догнал его за поворотом. Он протянул ему двадцать марок.

— Спшедай мне вендки! [2]

Паренек вылупился на него, пока не сообразил, что за эти деньги он купит себе десять новых удочек. И тут же протянул товар:

— Проше пана!

Продажа состоялась. В придачу к удочкам Лунь получил еще ведерко и жестянку с червями. Теперь он вполне обоснованно мог появиться на берегу реки. До Буга было рукой подать, и через четверть часа Лунь, пройдя по берегу подальше от города, забросил лески в довольно быструю воду. Он был хорошо прикрыт ивняком, к тому же на стволе поваленного дерева можно было переждать светлое время с некоторым комфортом. Он снял фуражку и повесил на сук, расстегнул мундир — жарко, и тут же принялся отбиваться от беспощадных к чужеземцам комаров. До темени оставалось часов семь, и все эти долгих-предолгих четыреста двадцать минут надо было просидеть над удочками в комарином рое. Он готов был это сделать — главное, чтобы никто не помешал его «рыбалке». За два часа поодаль лениво прошел разомлевший на солнце армейский патруль, не заметив в кустах рыбака. Да если бы и заметили, Лунь смог бы отговориться-отшутиться. Солдаты — не пограничники, с погранцами ладить труднее.

Это был самый длинный и мучительный вечер в его жизни. Но все же он благополучно закончился. Да еще хорошим клевом, чего Лунь никак не ожидал — рыбак он был аховый, а тут выдернул из воды одного окунька и трех подлещиков: на уху хватило бы! Однако надо было готовиться к решающему броску…

Солнце ушло за Варшаву, Берлин и еще дальше, тень левого берега перекрыла русло до половины, а дальше шла светлая полоса — короткая летняя ночь никак не хотела чернеть, тем более что вода, как хорошее зеркало, все еще отражала последний почти истаявший сумеречный свет. Его вполне хватало, чтобы открыть огонь по пловцу-нарушителю как с немецкого берега, так и с советского.

Русло в этом месте было не самым широким — не более сорока метров, а может, и поменьше. Но течение быстрое, с воронками, вирами, со спутанными струями. Пониже вода громко журчала, обтекая застрявшую корягу.

Лунь снял сапоги и прихватил их поясом так, чтобы они смотрели подошвами вверх, держа воздух. Лишняя плавучесть не помешает. Плавал он хорошо, но незнакомая река могла таить немало сюрпризов.

Снял фуражку и зашвырнул ее на середину реки: головной убор поплыл, как ладья, кружась и кренясь. Ни с того, ни с этого берега никого не заинтересовал плывущий предмет.

Посмотрел на светящийся циферблат — почти полночь; часы, подарок Вейги, завернул в носовой платок и спрятал в жестянке из-под наживки. Авось не промокнут!

«Вперед!» — скомандовал он сам себе и бесшумно вошел в воду. Быстро присел, и, не чуя от волнения холода, поплыл брассом. Греб сильными рывками, не щадя мышц. Порой надолго уходил в воду с головой, чтобы как можно меньше быть на виду. Несмотря на мощную работу рук и ног его все же сносило по течению, но не дальше взятого упреждения. Самое главное — никаких выстрелов ни с той, ни с другой стороны не раздалось. Ночная тишина нарушалась лишь звуками бегущей воды да легким плеском плывущего человека. Переплыл! Выбрался на топкую отмель почти на четвереньках, ожидая немедленного оклика: «Стой, кто идет?» Однако никто его не окликал, и он даже успел отжать одежду. Пошел напролом сквозь речные заросли, шумя листвой, хрустя сломанными под ногами ветками. «Где же вы, бойцы в зеленых фуражках? Неужели тоже сняли с обхода наряды?» Никто его не останавливал, никто не задерживал. «Вот дела! Хоть самому иди на погранзаставу, знать бы еще, где она расположена». Лунь даже слегка покричал:

— Эгей! Эге-гей!

— Чего шумишь? — окликнули его из кустов.

«Ну, наконец-то!» — обрадовался Лунь.

Двое пограничников — в темноте они различались только по росту — повыше и пониже — приближались к нему с разных сторон, оба в плащ-накидках, с выставленными винтовками.

— Не стреляйт! У меня ест важный информатьон для советски командований!

— Никто и не собирается тут стрелять. Давай вперед!

Лунь охотно двинулся вперед. Наряд шел сзади, не спуская с нарушителя глаз. «Повезло ребятам, настоящего нарушителя поймали. Наградят чем-нибудь… Может, даже в отпуск отправят».

Старший наряда подсоединил телефонную трубку к розетке, вмонтированной в пень, и вызвал тревожную группу. Группа ехала минут десять. За это время Лунь изрядно продрог в мокрой одежде — зуб на зуб не попадал. Приехал крытый брезентом «ЗИС-5». На нем куда-то повезли в сопровождении шести красноармейцев с овчаркой. Куда везли, Лунь не видел, но сидел в темноте кузова и глупо улыбался: приятно было слушать родную речь, приятно было вдыхать запах махорки, и эта строгая собака ему тоже была приятна. Чужой среди своих, но все-таки — своих!

Как ни таили пограничники дорогу, но характерных зданий Крепости не утаишь, и Лунь, едва только ему велели вылезать, сразу понял, что привезли его в цитадель, где, по всей вероятности, и располагалась погранзастава. Во всяком случае, какой-то пограничный штаб. Его допрашивал старший лейтенант с большими залысинами на широком лбу. Так же широко были посажены и его недоверчивые, почти неподвижные глаза.

— Кто вы и с какой целью перешли границу?

— Я ест фельдфебель 223-го зенитный полк Уго Швальбе. Перешел Буг, чтобы сказать советский командований, что 20 июнь германский войска начнут война.

— Откуда вам это известно?

— От мой родственник. Это гауптман люфтваффе Герхард фон Опитц. Командер функ-батальон, радиосвязь. Он служит рядом с полевой ставка фюрер.

— И что он вам сообщил?

— Что у фюрера ест решений начать война на востоке. Через два день.

— Откуда ему это известно?

— Он имеет связи с важным люди, — простучал зубами Лунь. Его трясло и от холода, и от всех переживаний. Но тем не менее он чувствовал себя счастливым: сделал то, что обязан был сделать. Он сделал то, к чему его готовили столько лет, и столько лет он шел к этому пику своей тайной работы.

Старший лейтенант записал показания перебежчика в протокол и только потом распорядился, чтобы немца накормили и переодели в сухое. Его отвели в маленькую камеру-изолятор, выдали ватную фуфайку и солдатские шаровары. А чуть позже принесли алюминиевую миску с пшенной кашей и куском жареной трески. И Лунь снова тихо обрадовался и этой знакомой с детства каше — дед называл ее «блондинкой» — и русской солдатской одежде, и тому, что он сейчас на правом берегу Буга… Он прикорнул на откидной полке, но часа через два его разбудили и снова отвели на допрос.