Охотник на водоплавающую дичь - Александр Дюма Страница 18

Молодой человек ориентировался в жилище папаши Шалаша не хуже, чем в своем доме. Он ощупью добрался до очага, поискал спички и стал ворошить золу.

Зола была еще теплой, но огонь уже погас.

Ален был курильщиком и охотником. По той и по другой причине у него всегда имелось при себе все необходимое, чтобы развести огонь.

Химическая спичка, которой он чиркнул о стену, вспыхнула и, вспыхнув, осветила комнату.

Словно в проблеске молнии, Ален увидел, что Флажок сидит возле постели хозяина и воет, задрав голову.

На этом ложе, состоявшем из одного лишь расстеленного на полу матраса, смутно виднелся человеческий силуэт.

Молодой человек зажег вторую спичку, такую же недолговечную, как и первая, и подошел к постели.

Ален не ошибся: на матрасе лежал папаша Шалаш, он или спал, или был мертв.

Вторая спичка догорела, когда Ален поднес ее к лицу старого охотника. Наш герой вернулся к камину, принялся искать лампу и в конце концов нашел ее на скамье.

Он попытался ее зажечь, но масло в лампе иссякло.

Молодой человек бросил в очаг немного папоротника и тростника, а также несколько щепок, и поднес к ним пламя третьей спички.

Огонь быстро охватил сложенное в очаге топливо и, вспыхнув, дрожащим светом озарил комнату, вплоть до самых дальних ее уголков.

Собака сидела на том же месте, а лежащий на полу человек оставался таким же неподвижным.

Однако теперь Флажок не выл, а молча лизал лицо своего хозяина.

Ален подошел к человеку и собаке, не понимая, что происходит.

Все было по-прежнему.

Тем не менее Алену показалось, что Шалаш лежит с закрытыми глазами, в то время как минуту назад глаза его были открыты.

Молодой человек склонился над постелью старика и пощупал его руку.

Он понял, что это рука мертвеца, но она еще не была холодной.

Было очевидно, что человек только что испустил дух.

Слабое дуновение, почудившееся Алену, когда он вошел, было последним вздохом умирающего.

Завывание Флажка было прощальным напутствием своему другу.

Облизывая лицо хозяина, бедное животное закрыло ему глаза.

Ален невольно встал на колени.

Всякой смерти присуще величие, перед которым склоняются самые мятежные головы и сгибаются самые непокорные колени: это величие непостижимого.

Что за странная судьба была уготована этому человеку! Однажды этот охотник объявился в здешних краях, придя неизвестно откуда; он жил вдали от людей, общаясь только со скупщиком дичи из Исиньи, через день забиравшим у него добычу и приносившим деньги, и умер так же, как жил, в одиночестве, не обращаясь ни за помощью к друзьям, ни за последним причастием к священнику.

Старик ушел в мир иной, не оставив после себя ничего, кроме оплакивавшей его собаки; он лишь развел на последок огонь, зажег лампу и лег на свой матрас.

Вскоре огонь догорел, а лампа потухла.

Человек тоже угас, подобно огню и лампе.

Осталось ли от него что-нибудь, кроме пепла, как от огня в очаге, или засохшего фитиля, как от лампы?

Об этом не ведал никто, даже сам умерший.

Мысленно произнеся молитву, Ален поднялся и присел у камина на дубовую скамью, где ему не раз доводилось сидеть.

Молодой человек провел ночь в доме покойною, ни на миг не смыкая глаз и поддерживая огонь всякий раз, когда тот был готов угаснуть; он предавался мрачным философским раздумьям, порхающим, словно ночные птицы вокруг одра покойного, пытаясь таким образом приглушить терзавшие его душу страдания.

Собака же неподвижно лежала на животе, подобно сфинксу, и не сводила глаз со своего хозяина. ,

Она словно искала ответ на великую тайну, которую никогда не постичь людям: «Что такое смерть?»

Но вот стало светать; тусклые серые лучи просочились сквозь щели в дверях и оконные стекла.

На столе белел лист бумаги с несколькими строками, написанными карандашом.

Ален взял эту бумагу и прочел:

«Я ложусь, чтобы уже никогда не встать.

Я жил вдали от людей и умираю вдали от них.

За всю свою жизнь я ничего ни у кого не просил, а после смерти прошу только об одном.

Я прошу человека, который войдет сюда и найдет меня мертвым, не говорить о моей смерти кому бы то ни было.

Моя смерть никого не касается.

Если у этого человека благочестивая душа, он возьмет в углу заступ, выроет в песке на берегу моря яму, завернет мое тело в простыню, опустит меня в могилу, засыплет ее землей и поставит сверху крест.

Я умираю христианином.

Если у этого человека нет крова, он может остаться в моей хижине. Лом неказист, но в течение восемнадцати лет он защищал меня от дождя, ветра и холода.

Если это охотник, я советую ему заняться тем же промыслом, каким занимался и я. Он не приносит человеку большого дохода, но способен его прокормить. Я мог бы откладывать по тысяче франков в год, если бы знал, кому оставить деньги.

Я предпочитал убивать ровно столько дичи, сколько мне требовалось для повседневных нужд, и не трогать остальных Божьих тварей.

Я должен восемнадцать франков скупщику дичи из Исиньи, который на протяжении недели, пока я болел, постоянно приносил мне все необходимое, хотя у меня уже не было для него добычи.

Я прошу того, кто останется жить в моей хижине, если он решится продолжить мое дело, дичью вернуть этому доброму человеку долг в восемнадцать франков. Кроме того, я желаю моему преемнику в знак благодарности за то, что он похоронил меня и поставил крест на моей могиле, тем самым оказав мне услугу, такой же тихой и спокойной смерти, как и та, что вскоре ожидает меня.

27 сентября 1841 года. Папаша Шалаш».

Ален повернулся к ложу покойного и простер к нему руку с торжественным жестом, как бы говоря: «Спи спокойно, бедная душа, твои последние указания будут соблюдены, твои последние желания будут исполнены».

Видя, что уже совсем рассвело, молодой человек огляделся.

Заступ, о котором упоминалось в завещании умершего, стоял в углу комнаты.

Ален взял этот заступ и, выйдя из дома, отправился на поиски подходящего места для последнего приюта старого охотника.

Он остановился у подножия скалы, о которую разбивались даже самые высокие волны.

Эта скала образовывала углубление, и в юности Ален нередко вместе с папашей Шалашом подстерегал там дичь.