Караван в Хиву - Владимир Буртовой Страница 17

– Наши деды пересказывали старую быль, будто изменщик и сообщник самозванца атаман Заруцкий, в смутное время войны с поляками, имел подлое намерение взбунтовать против Москвы Астрахань да Яик и с казаками идти вверх по Волге. Надеялся поднять и казанских татар, чтобы потом предаться под власть турок. А когда был бит царскими воеводами под Астраханью, то бежал на Яик с Мариной, понуждал казаков присягать сыну самозванца и полячки как наследнику царевича Дмитрия. Эка, чего удумал, изменщик.

– Да ну? И что же казаки? Присягали? – подивился Данила.

– Всяко было, – неопределенно отозвался Григорий. – Когда на Яик пришли воеводы со стрельцами, Баловень спрятал Заруцкого и Марину с сыном на этом острове да харчами снабжал безбедно.

– Так что же, их здесь и сыскали? – спросил Чучалов, против воли морща лицо и потирая висок пальцами.

Данила внимательно осмотрел остров, словно хотел убедиться, а нет ли там каких следов от того далекого времени. Но, кроме стогов сена, шалашей с казаками да зарослей краснотала, на нижнем по течению конце острова не было ничего примечательного.

– Не рыба же человек, чтобы живым под водой укрыться. Сыскали, – ответил Кононов. – А в народе вот этот крутоярый обрыв именуется Маринкино городище. Здесь в те времена казачье поселение было. Ежели пошарить в бурьяне, то отыщутся рухнувшие колодцы и погреба. Изменщика Заруцкого и сына Маринки от Лжедмитрия предали позорной смерти – не следовало им покушаться на государеву власть. Атамана Баловня повесили в устрашение прочим атаманам, чтоб не рушили присягу царям…

До Сарайчикова форпоста караван шел еще двое суток, заночевав перед этим в форпосту Зеленый Колок. Вечером, перед тем как отойти ко сну, караванщики долго совещались с Кононовым, каким путем идти далее: на юг ли, на восток ли? Даниле хотелось побывать в Гурьев-городке, о котором был много наслышан, а видеть так и не выпало случая. Кононов настаивал на том, чтобы от Сарайчикова форпоста идти на киргиз-кайсацкую сторону и далее к берегам реки Эмбы, где их ждут в ставке Нурали-хана.

– Через Гурьев же, – доказывал Григорий Рукавкину, – путь удлинится вдвое, да и пески у моря гораздо страшнее. А здесь верблюдам и коням корм легче из-под ног добывать, если вдруг снег ляжет на землю со дня на день.

Данила согласился с Кононовым. Через Яик переправлялись ранним утром на пароме, и караванщики с нескрываемой тревогой ступили на левый берег реки. Отныне им предстояло идти через чужие земли. И что-то ждет их там?

Первое впечатление было каким-то двойственным: и страшно, а все будто бы так же, как и на том берегу, – ровная степь, скудная трава, а над головой высоко в небе плыли все же те осенние северные тучи, посланцы далекой родимой сторонки.

– Пошли! Пошли! – кричали погонщики, сгоняя неторопливых животных с зыбкого парома. Верблюды медленно, будто в великом раздумье, сходили на берег, горделиво поднимали головы на длинных изогнутых шеях и равнодушно, спесивыми глазами свысока смотрели на людей, которые суетились вокруг них.

Сняли с парома тюки, корзины и мешки с пропитанием, начали вьючить. Верблюды, пока их, навьюченных, выстраивали в ряд за вожаком, нехотя переступали ногами, задевали коленями колокольчики, и медный звон витал над холодными водами Яика и сырым прибрежным песком. Казаки сели в седла, потянулись в голову каравана.

Мимо Данилы проехал Петр Чучалов. Ссутулив плечи, он недовольно поглядывал на небо и что-то бормотал под нос.

Родион не удержался и пошутил над посланцем:

– Ты, брат Петр, теперь похож на Фому-неудачника…

Чучалов придержал коня, молча уставился на Михайлова.

– Это тот самый Фома, который видел во сне кисель, да не было ложки; лег спать с ложкой – не видел киселя!

– Это оттого, что вид у тебя, как у мокрой курицы, – со смехом добавил Данила, садясь в седло своего жеребца.

– Не настигло бы ненастье. Ишь заморосило опять, – ответил Петр Чучалов и вновь с опаской посмотрел на север. – Мерзкая сырость стократ хуже порядочного дождя. – Он широкой ладонью разом утер свое маленькое мышиное личико, добавил, подражая церковному служителю: – Ишь разверзлись хляби небесные.

– Ништо, не растаем, – бодрясь, ответил Данила. Но и у самого от дум о предстоящем трудном пути глубокие морщины залегли у крепко сжатого рта.

«Один Господь ведает, какова нам судьба в тех горячих песках уготовлена», – вздохнул он, привстал в седле и крикнул погонщикам:

– Ну, братья, счастливо нам по чужой земле! – и направил коня в сторону, чтобы пропустить мимо весь караван. Хотелось самолично убедиться, все ли в порядке, надежно ли уложены тюки с товарами, зерно и харчишки. Все было укреплено надежно, прочно.

Укрывая лицо от влажной измороси, поминутно оглядывался: правый, гористый берег Яика с каждым шагом коня отдалялся, край Русской земли становился призрачным, плохо различимым за густым и влажным воздухом. А впереди была неоглядная киргиз-кайсацкая степь.

Данила в последний раз остановил коня, обернулся в сторону Яика. Его уже не разглядеть, лишь желтовато-серый высокий правый берег да нечеткие контуры строений Сарайчикова форпоста чуть просматривались за пеленой мороси.

– Русь великая, молись за нас. А мы тебя не забудем, – прошептал Данила и троекратно перекрестился. Потом ударил коня пятками и пустил его вслед за ушедшим вперед караваном.

В лицо пахнул тугой порыв встречного ветра с чужих необъятных степей.