Наследник Тавриды - Ольга Игоревна Елисеева Страница 17

Начальник поселений пожал плечами.

— Вот гербовая бумага, — продолжал Воронцов. — Не стоит затягивать дело. Заверим сегодня же в губернском правлении.

Скорость, с которой совершилось выгодное дело, поразила Витта. Он-то по крайней мете остался в выигрыше. А что получил этот дурак? Впору было смеяться. Но что-то в стремительной и жесткой манере графа заставляло забыть веселье.

Начальник южных поселений уехал. А Воронцов приказал позвать к себе Сашу и Алекса, которые уже несколько дней жили у него в бельведере.

— Ваше сиятельство, вы скрываете нас, как беглых, — смущенно улыбнулся Фабр. — Бесконечно это продолжаться не может.

— Нет. — Граф указал на подписанные Виттом бумаги. — Я вас выкупил.

Кишинев.

— Александр, спишь?

Пушкин был разбужен Алексеевым, с улицы распахнувшим рукой окно.

— Нет, курю! — огрызнулся поэт, поднимаясь на локтях. — Чего тебе?

— Ложу «Овидий» закрывают. Из Петербурга пришло предписание. Я подумал, вдруг будет обыск. Я подумал, ты живешь в доме наместника. У вас не станут шарить. Спрячь у себя тетради заседаний. Там ничего важного. Списки членов, протоколы, сбор взносов…

— Так чего же ты боишься?

— Не знаю. А вдруг? Слушай, в них хорошая бумага. С обратной стороны все листы чистые, можно писать.

Пушкин задумался.

— Давай, — наконец сказал он, протягивая за окно руки и принимая увесистый сверток. — Я в свой чемодан положу. Среди черновиков не отроют.

Успокоенный Алексеев побрел домой. А поэт снова заснул, крайне довольный приобретением. Стопа бумаги стоила 25 рублей. Таких денег у него не было, и он вечно клянчил «обороты» в канцелярии.

Тульчин. Бесарабия.

Маневры на юге прошли в октябре. Михаил Семенович, хотя и не служил больше по военному ведомству, был приглашен на них, как генерал-губернатор. Смотр 2-й армии состоялся под Тульчином. Много топота, пыли, трубных гласов и мелькания конских икр. Начальник штаба генерал-майор Киселев получил благодарность, а командир дивизии Серж Волконский — особый отзыв.

— Передайте князю Сергею, — с милостивой улыбкой сказал Александр Павлович, — что командовать дивизией у него получается лучше, чем управлять государством.

Услыхав такое, Серж почувствовал себя голым. Ничто не могло укрыться от лорнетки и близоруких очей императора.

В целом августейший гость остался доволен состоянием войск. Перед самым отъездом приключился забавный случай. Во время обеда в шатре у государя пришло письмо от министра иностранных дел Франции. Он извещал об окончании стрельбы на Пиренеях. Александр пробежал листок глазами, удовлетворенно кивнул и сделал знак своему адъютанту Соломке прочитать послание вслух.

— Господа, доблестные французские войска одержали победу над мятежниками, — сказал тот. — Вот что нам пишут: «Испания и Португалия освобождены. Две революции прекратились одновременно. Два короля вновь возведены на троны. Таков результат войны, которую мой повелитель предпринял в интересах всей Европы. Вам, государь, как вдохновителю Священного Союза, также принадлежит честь этого триумфа!»

— Риегу повесили, — шепотом сообщил сидевший рядом с Михаилом Бенкендорф.

— Какая радость, — презрительно скривился Воронцов. Ему не нравилась идея армейских марш-бросков в поисках конституции. Он не скрывал своего отношения, но и не собирался делать его достоянием гласности. Как назло, именно в этот момент Соломка замолчал, и слова графа прозвучали над затихшим столом особенно отчетливо.

Император сделал вид, что не слышит их. Но в тот же вечер все сколько-нибудь несчастные от отмены испанской конституции называли графа «подлецом и придворным подхалимом».

Между тем снискать благоволение Александра было не так легко. Он уже знал, что в нарушение его приказа не переводить офицеров из поселений на другие должности, Воронцов похитил двух полковников. Донес не Витт, но у императора имелось множество источников. Царь выразил неудовольствие, как всегда изящно. После маневров подписал длинный список награждений, был необычайно щедр. Пожаловал в полные генералы 24 человека. А наместника Новороссии оставил как есть.

Это было унижением перед лицом целой армии. Михаил служил дольше всех произведенных и уже 12 лет дожидался чина. Оскорбившись, он мог снова подать в отставку, чего и ждали. Однако Воронцов не собирался уходить с новой должности. Он проглотил обиду и уехал в Одессу, метаться в стенах недостроенного дома. Его опять учили, как мальчишку!

— Ваше сиятельство, это наша вина, — Казначеев осмелился заговорить с начальником первым. — Вы должны знать, что мы понимаем…

Граф остановил его жестом.

— Повод и причина — разные вещи. Нет никакой вашей вины. В Петербурге я прилагал усилия, чтобы разыскать вас. Мне трудно работать без людей, которым я доверяю.

Воронцов редко говорил подобные вещи. Оба полковника почувствовали себя представленными на повышение.

— У меня есть для вас две должности, — продолжал наместник, — правитель моей канцелярии и чиновник по особым поручениям. Я придерживал их в надежде, что вы объявитесь.

В первую минуту Казначеев и Фабр не усомнились, кому что предназначено. Бывший заместитель начальника штаба мог принять чернильное царство, а адъютант — носиться по полям и весям с важными заданиями. Но граф их огорошил.

— Я хочу, чтобы Саша остался при мне. А вы, Алекс, имеете вполне самостоятельный и верный взгляд на сущность управления и нужны в разных местах.

Это решение было вызвано печальной склонностью Казначеева, развившейся уже в поселениях. Он клялся и божился, что отныне ни капли. Но Воронцов отрезал:

— Вот на моих глазах и не капли. Возьму под арест и верну Витту.

Пугал.

Белая Церковь.

Лиза узнала о неприятностях мужа не без помощи Раевского. Желая унизить соперника, он положил на стол свежий номер «Санкт-Петербургских ведомостей». Развернув газету, графиня увидела список пожалований. Чин полного генерала получил даже 24-летний Клейнмихель — гроза столичных плац-парадов. Но Михаила среди награжденных не было.

Несколько мгновений молодая женщина молчала. Потом отложила «Ведомости», допила чай и кликнула девку собирать вещи.

— Мать моя, ты что удумала? — возмутилась Александра Васильевна. — Восьмой месяц. Роды на носу…

Лиза молча показала на газету в полной уверенности, что старая графиня поймет. Нет, она рвалась из Белой Церкви не потому, что скучала. Хотя скучала более, чем могла сказать. Ему сейчас плохо, но он никогда не опустится до жалоб. Не позовет ее сам.

Госпожа Браницкая водрузила на нос очки, пробежала столбец с фамилиями счастливцев, фыркнула нечто вроде «Злодей!» и позвала доктора Хатчинсона, наблюдавшего за здоровьем графини.