Мастер Альба - Том Шервуд Страница 17

– Но для чего?

– Для того, чтобы получить рекомендации, как правильно кормить и содержать щенков с учётом непривычного им климата.

– А нам собачник расскажет?

– Вопрос весьма своевременен, – кивнул Альба своим капюшоном. – Если всё то, что известно о нём, – правда, то с наскоку, я думаю, его не возьмёшь. Вытягивать признание пыткой – гадкое дело. Я стараюсь этого избегать. Поэтому мы поступим вот так: заявимся к нему с некой угрозой, что вроде бы знаем, что он где-то на скрытом участке поместья выводит собак, которые не дозволены специальной королевской петицией. И он попытается нас убить. Если я правильно представляю себе его образ, то не просто убить, а затравить этими самыми тайными псами. Да, и убить попытается только меня, потому что ты будешь глупцом, совершенно ничего не соображающим, всем довольным и очень послушным. Владелец собак попытается нас разделить, чтобы тебя оставить для себя, – как редкого работника. Бесплатного, сильного и неболтливого. Ты же, если только увидишь, что я сцепился с собаками, не вздумай бросаться на выручку, что бы тебе ни показалось. Я многих видел собак, и эти мне не в новинку. Вот так, а потом, когда я покончу с собаками, то дам понять, что готов сделать то же самое с их хозяином. Вот тогда-то он мне всё и расскажет.

Какое-то время шли молча. Бэнсон думал о том, как изображать дурачка, немого и глупого.

– Нам не долго идти, – сообщил Бэнсону Альба. – Наши знакомцы, кровавые люди, здесь, в Корнуолле, осели целым гнездом. Кроме имения Регента – этот вот собачий питомник, куда мы сейчас направляемся. Но существует и третья сторона местного тёмного треугольника. Это гнездо паука, который живёт за счёт нескольких десятков детей-попрошаек, “работающих” в порту и самом городе Плимуте. Я уже месяц знаю о нём, но побывать не сумел. Были дела, как ты мог видеть сам, поважнее. Не пойдём мы к нему и теперь, – нет времени. Но в Лонстоне мы посетим одного человека, который пошлёт письмо кому надо.

– Тот, кого мы посетим, – будет из Серых братьев? – осторожно поинтересовался Бэнсон.

– Да, – кивнул Альба.

– А тот, кому пойдёт это письмо, – принц Сова? – продолжал проявлять догадливость Бэнсон.

– Разумеется, – подтвердил сурово монах. – И честное слово, для этого паука было бы лучше, если б к нему вместо Совы пришёл всё-таки я.

Бэнсон вздохнул, перебросил с плеча на плечо замаскированный топор и дальше шёл молча, думая о чём-то своём.

Они были в пути почти целый день, и двигались без остановок. Глядя на неутомимого, молча шагающего Альбу, Бэнсон всё больше убеждался, что для старого монаха вот так отшагать целый день и ни разу не остановиться для отдыха или чтобы напиться воды из реки – совершенно естественно. Но он был немало удивлён, когда понял, что спутник его знал, о чём сам Бэнсон, тяжело топая, думает. Когда (ближе к вечеру) перед ними показались далёкие очертания Лонстона, Альба сказал:

– Вот видишь. Ты тоже можешь осилить дневной переход безо всякого отдыха. Ты просто когда-то узнал, что человек, совершающий путь, должен время от времени отдыхать. Но стоит лишь сказать самому себе, что на деле – всё по-другому, как тут же переходишь как бы в иной мир и живёшь в нём, немного отличаясь от обычных людей. Когда будет возможно, я покажу тебе, что ты можешь идти без воды дней семь или восемь – то есть совершенно без воды, не имея и половины глотка.

– Как же это возможно?

– Тут трудно рассказывать. Нужно учить – демонстрируя.

– Но скажи хотя б в двух словах! Я думаю, что скоро продолжу поиски Тома, и если дела нас разлучат, – я хотел бы иметь представление…

– Хорошо, – кивнул Альба. – Случалось ли тебе когда-нибудь быть взволнованным так, что кожа становится плотной, как бы прохладной, и покрывается крохотными бугорками?

– Да, – подумав, кивнул в ответ Бэнсон, – случалось. Это может происходить от разных причин: от холода, от испуга или восторга.

– Именно так. Нужно хорошо запомнить это ощущение, такое вот состояние кожи, и нужно сказать себе, что доподлинно чувствуешь, как кожа стала плотной и шероховатой надолго, почти навсегда. И ты удивишься, какое-то время спустя обнаружив, что кожа утратила способность потеть и, кроме того, остаётся ещё и неизменно прохладной. Убеди себя, что несёшь на себе мягкий панцирь, – чужой, нечувствуемый. День на второй или на третий тебя, очевидно, станет мучить жажда. Не верь, что это от недостатка воды. Причиной мучения будет страх недостатка воды. Запомни. И, наконец, самое главное. По утрам, в низинах, на листья растений и на траву ложится роса. Один глоток предрассветной росы придаст тебе жизненных сил столько же, сколько хорошая кружка самой чистой воды. В росе есть что-то необыкновенное, это многие знают. Выпив таких глоточков пять или шесть, ты смело можешь идти полный день, не заботясь о том, встретишь ли в дороге источник. Идти даже в жару и без шляпы. И если ты в этом себя убедишь, то, даже встретив ручей, – равнодушно проследуешь мимо.

– А как быть с едой?

– Ну поешь, если встретятся, грибов или ягод, или листьев не горьких растений. Не для насыщения – а просто так. Медленно, как жуёт корова. Не ешь только мяса.

За этими разговорами они незаметно дошли до будки караульного при въезде в город. Альба, сняв сумку с плеча, достал из неё какой-то свиток и протянул сонному, в красном мундире, солдату. Тот посмотрел, удивлённо свёл брови и проговорил:

– Проходите, конечно… Но всё-таки мне интересно, почему вы от входной платы освобождены?

– Мы на службе у бургомистра, – сказал ему Альба. – Я сопровождаю вот этого немого (и протянул руку в сторону полуголого, пыльного, с бессмысленным детским лицом стоящего Бэнсона). Это – новый магистратский палач.

Солдат мгновенно утратил сонливость, сунул бумагу назад, в руку скромного, вежливого монаха и поспешил в свою узкую будку.

Бэнсон, придерживаясь своей роли, молча следовал за монахом, ничему не удивляясь и ничего не спрашивая. Они пришли – не в приёмную магистрата, – а в самый обычный трактир. Здесь монах спросил ужин и две отдельные комнаты.

– Есть только одна, – сообщил на весь трапезный зал краснорожий трактирщик.

– Я не могу, – повёл плечом Альба, – спать в одной комнате с этим вот человеком.

– Он что, буйный? – снова почти прокричал трактирщик, с опаской оглядывая массивную фигуру Бэнсона.

– О, нет, – скромно ответствовал Альба. – Он – добряк, он без дела и муху не хлопнет. Просто спать вместе с ним – плохая примета: он – ваш новый палач.

Немедленно после этого нашлась и вторая комната, и был предоставлен обильный и даже изысканный ужин. А главное – этих двоих человек никто больше не потревожил – ни праздным вопросом, ни пьяным приветствием.

Ночь они просто спали, и ничего не происходило: монах не подавал никому никакой весточки, и ему в ответ ничего не присылали… наконец, ближе к ланчу, Альба, оставив в комнате вещи, зашёл к Бэнсону и вывел его из трактира. Они вышли и медленно двинулись через город по узким улочкам, окаймлённым канавами со специфической вонью старого города. Прошли последний квартал – и Бэнсон, ступив на начало длинной, прямой, уходящей от города узкой дороги, понял, куда они направляются: вдали перед ними тихо и скорбно темнели кресты. Кладбище.