Парижане и провинциалы - Александр Дюма Страница 17

Господин Пелюш в конце концов стал ждать воскресенья с нетерпением, напоминавшим чуть ли не тревогу, ибо, возвращаясь вечерами в эти благословенные дни в магазин, ставший для него чем-то вроде тюрьмы, — цветочник мог бы его сравнить со Свинцовыми кровлями Венеции или Шпильбергом, если бы ему довелось читать Казанову или Сильвио Пеллико, — он подсчитывал количество жертв, убитых его воображением, и презрительно представлял тот жалкий отчет, который, вероятно, в этот час могла дать охотничья сумка Мадлена.

Под влиянием этих непрерывных волнений он задумал сделать еще один шаг к конечной цели своих мечтаний, дополнив свое охотничье снаряжение.

Но это решение было столь ответственным и было чревато такими расходами, что г-н Пелюш не мог думать о нем без содрогания и целую неделю прокручивал его в голове, прежде чем серьезно задумал приступить к его исполнению.

В глубине души г-н Пелюш выказывал большие притязания на абсолютное господство, но в действительности, особенно если предположить, что прекрасная Атенаис олицетворяла для него сразу две Палаты, никогда еще конституционный монарх, царствуя, не правил так мало.

Господин Пелюш был полновластным хозяином, когда следовало исполнить желания его супруги, однако, едва речь заходила о его собственных стремлениях, всегда возникало какое-либо препятствие, мешавшее их осуществлению.

И поскольку г-жа Пелюш неоднократно возобновляла попытки превратить шедевр г-на Пенсона в денежную наличность, г-н Пелюш предчувствовал, что она будет ярой противницей тому, что означало бы вступление в фактическое владение этой роскошной игрушкой.

И как супруг, привыкший к семейному игу, г-н Пелюш колебался.

Цветочник уже раз десять побывал в лавке оружейника, чтобы справиться о приспособлениях, которые ему потребуются, когда он станет доказывать Мадлену, что настоящие люди везде и во всем остаются таковыми, но все десять раз он возвращался к себе, так и не согрешив, то есть не поддавшись на корыстные предложения оружейника, рассчитывавшего ни много ни мало навязать г-ну Пелюшу образцы всех товаров, хранившихся в его лавке.

Новая выходка Мадлена предопределила судьбу г-на Пелюша.

В магазин «Королева цветов» прибыла третья корзина.

Ее содержимое состояло из двух красных и четырех серых куропаток, великолепного бедра косули и, как обычно, письма отправителя.

Письмо было составлено в следующих выражениях:

«Мой дорогой Анатоль!

Твоя кухарка сумеет, надеюсь, достойно справиться с куропатками; но рагу, которые она тебе готовит, тушеная баранина с картофелем, отварная телятина, фрикандо со щавелем, безусловно, неспособны довести ее мастерство до уровня, необходимого для той важной части добычи, что я посылаю тебе. Поэтому позволь мне дать тебе некоторые советы. Я никогда не утешусь, если, не желая того, с самыми добрыми намерениями дам повод осрамить тебя в глазах твоих гостей.

Остерегайся называть эту часть «ляжка» или «окорок», что создаст скверное впечатление о твоем охотничьем образовании. Говорят: «бедро» или «задняя ножка». Разделай ее должным образом и остерегайся заместить знаки ее благородства, то есть копытца, из которых ты можешь сделать себе подвеску для звонка, на какой-нибудь ужасный цилиндр из накладного серебра. Аккуратно нашпигуй ее самым свежим свиным салом и замочи по крайней мере на неделю в шабли, ароматизированном петрушкой, тимьяном, лавровым листом, чесноком, луком и морковью, — все это послужит ей подстилкой. Затем надо три четверти часа жарить ее на вертеле, подавать горячей, есть в собственном соку, и я осмелюсь утверждать, что никогда тебе не доведется отведать ничего подобного, даже за столом избранного тобою короля.

Почему я не могу также разделить с тобой, дорогой Пелюш, тот превосходный аппетит, который вызывают у меня всякий день пять часов охоты и редкостных удовольствий?! Почему ты не можешь сесть подобно мне и рядом со мной перед задней ножкой или бедром косули, когда в твоем сердце говорят, с одной стороны, властные устремления желудка, а с другой — восторженные воспоминания, пробуждаемые в тебе видом этого бедра или этой ножки! Лишь тогда ты мог бы горделиво заявить, что познал подлинное счастье.

Твой друг, искренне тебя жалеющий,

Кассий Мадлен.

P.S. Не стоит и говорить, что если тебе когда-либо придет желание, как тому римскому поэту — который ни тебе ни мне не известен, — отложить на завтра все серьезные дела и приехать провести в Бути беззаботный счастливый день, то ты всегда будешь здесь желанным гостем. Не говоря о том, что я познакомил бы тебя с молодым и красивым малым двадцати пяти лет, владельцем четырехсот пятидесяти арпанов земли и ста арпанов леса, который, не охотясь сам, позволяет мне охотиться в его владениях столько, сколько я захочу.

И кто знает? Моей крестнице Камилле восемнадцать лет, а я сказал тебе, что этому красивому малому двадцать пять!

Случались и более невероятные вещи».