Дочь маркиза - Александр Дюма Страница 17

Жак отправился не мешкая в небольшой дом на улице Прованс. Он представился мадемуазель Артемизе, весьма обеспокоенной отсутствием хозяйки, дал ей три луидора — один в качестве жалованья, два в подарок — и объявил, что она свободна.

Оставшись в доме один, он стал составлять опись всего, что в нем находилось.

Первое, что он увидел, открыв маленький секретер работы Буля, была толстая рукопись со следующей надписью:

«Рассказ обо всем, что я думала, обо всем, что я делала, и обо всем, что со мной случилось после разлуки с моим возлюбленным Жаком Мере, написанный, чтобы он его прочел, если мы когда-нибудь встретимся вновь».

Жак вздохнул, смахнул слезу и отложил рукопись в сторону. Она была единственной вещью в доме, не предназначенной на продажу.

Жак послал за оценщиком.

В эту эпоху, когда во Франции возрождался вкус к роскоши и все устраивали шумные балы и пышные празднества, предметы искусства не только не обесценились, но с каждым днем росли в цене. Оценщик дал Жаку совет показать весь дом нескольким богатым покупателям и продать его целиком, со всей обстановкой.

Оценщик обещал сделать подробную опись к завтрашнему дню и сразу принялся за дело.

Жак, со своей стороны, спрятав рукопись на груди между застегнутым рединготом и жилетом, написал Еве следующее послание:

«Ева,

поскольку ничто не задерживает Вас в Париже и, я надеюсь, Вы согласны со мной, что Вам нет нужды ждать, пока я закончу дела, которые задерживают меня здесь, Вы можете нынче вечером уехать в Аржантон; туда можно добраться бордоским дилижансом.

Не знаю, жива ли еще старая Марта. Позвоните в дверь; если она жива, она откроет Вам; если она умерла и Вам никто не откроет, сходите к г-ну Сержану, нотариусу, на улицу Павийон. Покажите ему то место этого письма, которое имеет к нему касательство, и попросите у него ключ от дома. Кроме того, попросите его подыскать Вам горничную.

Наконец, если г-н Сержанумер или уехал из Аржантона, позовите Базиля или Антуана, пусть они найдут слесаря и помогут ему взломать дверь.

Когда Вы войдете в дом, Вы сами найдете чем заняться.

Все вещи, которые Вы выбрали сегодня утром, оплачены, так что Вы ничего не потратили и все двадцать луидоров, которые я оставил Вам утром, остались нетронутыми. Их Вам хватит с лихвой, чтобы добраться до Аржантона, а вскоре приеду и я.

Я нашел рукопись и прочту ее.

Жак Мере».

Жак кликнул рассыльного, дал ему стофранковый ассигнат и велел отнести письмо в гостиницу «Нант».

Потом он снова взялся за перо и написал каждому из своих арендаторов.

«Дорогой Риверс,

когда я приеду, мы произведем с Вами расчеты; я прикинул, и у меня получилось, что Вы должны мне где-то около шестидесяти тысяч франков, а пока пришлите мне из них, если можете, половину, то есть тридцать тысяч, на адрес г-на Сержана, аржантонского нотариуса.

Если эта сумма покажется Вам непомерно велика и у Вас нет таких денег, напишите мне. Вы знаете, что я питаю к Вам чувства более чем дружеские, ведь Вы радушно приняли меня, когда я был объявлен вне закона и Ваши сыновья с риском для жизни помогли мне перейти границу.

Преданный и признательный Ваш Жак Мере».

Примерно то же самое он написал двум другим своим арендаторам, кроме, конечно, благодарности за помощь, которой был обязан одному Риверсу.

Таким образом, он должен был получить 80 000 франков. Вместе с деньгами, вырученными от продажи дома на улице Прованс, этого хватало на осуществление всех планов.

После беглого осмотра оценщик определил цену дома в 65 000 франков и во столько же оценил мебель — таким образом, в распоряжении Жака оказывалось больше двухсот тысяч франков.

Впрочем, оценщик обещал произвести к следующему дню более точные подсчеты.

Рассыльный вернулся с ответом.

В нем было всего четыре слова:

«Я уезжаю. Спасибо.

Ева».

И в самом деле, в пять часов дилижанс в Бордо отправлялся с улицы Булуа; по счастью, в нем нашлось свободное место, мягкое и удобное, и Ева поехала в Аржантон.

Она не взяла с собой ничего, что не имело отношения к Жаку.

У нее оставалось только горькое и неотступное воспоминание о прошлом, которое ей не удалось оставить на дне Сены.

На следующий день к вечеру дилижанс прибыл в Аржантон. Еву высадили на почтовой станции, где меняли лошадей.

Она попросила рассыльного отнести ее баул, а сама пешком отправилась к дому доктора.

Было восемь часов вечера. Моросил мелкий дождь. Все двери и ставни были закрыты.

После Парижа, такого шумного и так ярко сверкающего огнями в этот час, на подступах к Аржантону казалось, будто спускаешься в склеп.

Рассыльный шел впереди с фонарем в руке и баулом на плече.

Ева шла за ним. Из глаз ее текли слезы.

Эта тьма, эта тишина, эта грусть тяжким грузом легли ей на сердце. Она сочла, что ее возвращению в Аржантон сопутствует зловещее предзнаменование. И Ева поступила так, как делают все нежные и доверчивые сердца в подобных обстоятельствах: нежные и доверчивые сердца всегда суеверны.

Ответ на вопрос, ждет ли ее в будущем счастье или горе, она оставила на волю случая.

Себе же она сказала:

«Если окажется, что Марта умерла и дом пуст, я буду всю жизнь несчастна; если Марта жива, мои несчастья скоро кончатся».

И она ускорила шаг.

Хотя было темно, Ева разглядела чернеющий во мраке дом доктора с лабораторией наверху.

В лаборатории было темно, другие окна были закрыты ставнями, ниоткуда не пробивался ни один луч света.

Ева остановилась; прижав руку к сердцу и закинув голову, она вглядывалась во тьму.

Рассыльный, не слыша позади ее шагов, тоже остановился:

— Вы устали, мадемуазель, — сказал он, — но сейчас не время останавливаться. Вы можете простудиться.

Не усталость задерживала Еву: на нее нахлынули воспоминания.

Кроме того, чем ближе она подходила, тем более темным, мрачным и необитаемым казался ей дом.

Наконец они подошли к крыльцу.

Рассыльный поставил баул на первую ступеньку.

— Постучать или позвонить? — спросил он.

Ева вспомнила, что всегда стучала в эти двери особенным образом.

— Не надо, — ответила она, — я постучу сама.

Когда она поднималась по ступенькам, колени у нее дрожали. Когда она взялась за молоток, рука ее была холодна как лед.