Друид - Клауде Куени Страница 16

Германец в самом деле не шевелился. Его голова оказалась у меня на груди, а шея была вывернута неестественным образом. Наверное, любому увидевшему эту картину он показался бы верным другом, который надеется услышать биение сердца в груди своего товарища.

Где-то рядом я слышал громкий лай Люсии, с каждым мгновением становившийся все агрессивнее. Такое поведение моей любимицы могло означать только одно — опасность миновала. Тут по телу великана пробежала дрожь, и он приподнял голову. Широко раскрытыми, полными боли глазами он смотрел на меня, а его засаленные светлые волосы прикасались к моей груди и подбородку. Щеки германского воина глубоко впали. Этот народ судьба тоже не пощадила — голод гнал их с севера на юг. Германец мучительно медленно открыл рот, и поток зловонной рвоты вылился мне на грудь и шею. Затем черты его лица смягчились. Мне даже показалось, что он не испытывал ко мне ненависти, а хотел в последние мгновения жизни простить меня. Совершенно беззвучно германский воин скатился с меня и остался лежать на спине в грязи. Его пустой взгляд был устремлен вверх — к черному небу и кронам деревьев. Нет, сейчас боги на нас не смотрели. Их не было рядом. Наверняка все они были заняты более важными делами… Из груди мертвого германца торчали оба моих кинжала.

Я встал рядом с мертвым на колени, боясь хоть на мгновение оторвать от него взгляд. Должен признаться, я никогда в жизни не видел таких огромных людей. Его бедра казались невероятно узкими на фоне широченных плеч и мускулистой груди. Вряд ли какой-нибудь римский офицер мог бы сравниться с ним, даже надев свой боевой панцирь. Воин был одет в штаны из оленьей кожи, которые едва доходили до колен. Похоже, их сшили из множества небольших кусков выделанной шкуры. На широком ремне вместо пряжки красовался большой бронзовый крючок, на боку в ножнах висел нож с рукояткой из куска оленьих рогов. Обуви на ступнях не было. Я взял его левую руку за запястье и попытался нащупать пульс, как учил меня друид Сантониг. Рука была такой огромной и мускулистой, что мне показалось, будто она вылита из одного большого куска железа. На кисти не хватало мизинца — наверное, воин лишился пальца во время одной из битв или пьяных драк. Нащупать пульс мне так и не удалось. Германец был мертв. Он уже отправился в мир иной, к своим предкам. Осторожным жестом я откинул с его лица пряди волос. В это мгновение поверженный воин напоминал мне дикого, свободолюбивого хищного зверя. Его губы были немного приоткрыты, словно он чему-то удивился. Передние зубы ему, вероятно, выбили враги или разъяренные соплеменники, с которыми он что-то не поделил. Собрав его длинные волосы в пучок, я отрезал их несколькими ловкими движениями своего кинжала и закрепил у себя на поясе.

— Почему ты не отрубишь ему голову?

Из леса на поляну выехал мой друг Базилус. Он сидел на гнедом коне одного из поверженных им германцев и держал в руках повод второй лошади — вороной кобылы. Уж не знаю, как ему это удавалось, но с самого детства Базилус всегда оказывался рядом со мной в трудную минуту и выручал, если мне приходилось туго.

— Я принес его в жертву богам, — ответил я спокойно. Базилус тут же увидел нож для жертвоприношений, торчавший из груди великана-германца, и кивнул мне в ответ. Кельту стоит немалых усилий заставить себя не отрубать голову своему врагу, поверженному в поединке. Ведь именно в голове человека его дух и сила, а мы, кельты, считаем, что нет ничего более благородного, чем забрать с собой дух и силу неприятеля. Так уж повелось, что мы храним отрубленные во время сражений головы врагов в своих жилищах, показываем их своим гостям и хвастаемся перед ними огромными суммами, которые нам предлагали за тот или иной трофей. Если гость хочет сделать кельту комплимент, то предлагает принимающему его в своем доме хозяину оружие из железа, красивых рабынь или скот за отрубленные головы, увиденные в жилище, и старается сделать при этом как можно более щедрое предложение. С одной лишь целью — чтобы хозяин дома мог с благодарностью отказаться и поведать своим новым гостям о своей стойкости и о невероятных богатствах, предложенных ему за одну отрубленную голову врага. Чем больше была предложенная цена, тем почетнее считалось решение хозяина не продавать свой трофей.

— Возьми эту лошадь, Корисиос, и отправляйся на юг. Увидимся с тобой у моря. Я вовсе не прочь повесить на свое седло еще несколько голов.

— Я бы посоветовал тебе, Базилус, отправиться в оппидум тигуринов и предупредить об опасности вождя Дивикона.

— Какое мне дело до старика Дивикона? Я воин и хочу драться!

Внезапно послышались голоса. Базилус дал мне знак спрятаться в кустах, а сам осторожно намотал поводья второй лошади на толстый сухой сук. В те мгновения я не мог поверить, что мне улыбнулась удача. Вдруг все цветные осколки стали на свои места и превратились в нечто похожее на римскую мозаику — единое целое, сложенное из отдельных маленьких частей. Друиды, говорившие о кельте с собакой, у которой шерсть покрыта пятнами трех цветов. Нож для жертвоприношений, переданный мне как избранному. Я почти убедил себя, что все сказанное нашими жрецами вполне могло оказаться правдой, хоть и представлялось мне поначалу невероятным. Что касается суеверий и предсказаний, то мы, кельты, ничем не отличаемся от римлян. Любой из моих соплеменников постоянно пытается увидеть какие-нибудь знаки, предвещающие благоприятные или неблагоприятные события. Внимательно всматриваясь в небо, мы следим за полетом птиц в надежде заметить нечто необычное, а затем прилагаем все усилия, чтобы так или иначе истолковать увиденное. Если под кустом мочится собака или в загородке кричит петух, то мы вполне можем воспринять это как знак богов, предвещающий хороший или плохой урожай.

Базилус развернул своего коня и направился к противоположному краю поляны. Лишь сейчас я заметил, что на его лице застыла гримаса боли. Между ребер, прямо в боку, у него торчало сломанное древко германского копья.

— Ни в коем случае не пытайся вытащить обломок, Базилус! Пусть он будет в теле до тех пор, пока ты не доберешься до ближайшего оппидума, — прошептал я. — Иначе вся кровь вытечет из тебя, словно вино из расколовшейся бочки. Чтобы прямо здесь вытащить острие и этот кусок древка, мне необходим огонь, котел и горячая вода, а также чистые льняные простыни. Однако ты должен будешь три дня лежать на одном месте и не вставать…

— Обо мне можешь не беспокоиться, Корисиос, — пробормотал Базилус. — Я видел во сне, будто мне удалось захватить римский штандарт! Это хороший знак. В ближайшем будущем мне вряд ли грозит смерть.

— Да, уж ты-то наверняка умрешь не скоро, — рассмеялся я и тут же добавил: — А мне снилась Массилия. Вот только тебя рядом со мной не было. И нубийские рабыни тоже куда-то запропастились.

— Никогда не думал, что ты настолько глуп, Корисиос! Если бы ты в своем сне догадался сходить в огромную ванную своего роскошного дома в Массилии, то нашел бы там меня и всех своих нубийских рабынь, которые держали бы подносы с рыбой и кубками, наполненными превосходным белым вином, — Базилус улыбнулся. — Но прошу тебя, скажи мне правду. Мы с тобой еще увидимся, Корисиос?

Почему-то Базилус считал, что я могу довольно точно предсказывать будущее. Однако сам я сильно сомневался в наличии у себя подобных способностей, хотя факт остается фактом — довольно часто мои предсказания сбывались. Но мне кажется, что опыта, умения разбираться в людях и простой наблюдательности в большинстве случаев вполне достаточно, чтобы с определенной долей вероятности представить себе события, которые могут произойти в будущем.