Волчье море - Роберт Лоу Страница 15

Стрелы полетели откуда-то из мрака, стрелки оставались для нас незримыми, и мы просто встали, выставив щиты перед собой. Первый залп вонзился в дерево, мы сдвинулись потеснее, закряхтели, взмокли от холодного пота; Финн, Арнор и прочие побратимы укрывались позади, без щитов, зато с топорами и копьями.

Следующий залп пришелся ниже, враги целились нам в ноги, но мы наконец-то их разглядели — семь человек за поставленным на бок столом. Квасир вскрикнул, когда стрела ужалила его в лодыжку, но остальные стрелы не причинили никому урона.

Мы выжидали. Воздух с хрипом вырывался из груди. Я ничего не видел за щитом, и тут Финн воздел копье, огляделся и завопил: «Давай!»

Топоры и копья засверкали в сумраке в тот самый миг, когда лучники ухитрились дать третий залп. Мы втроем, как стояли, с ревом кинулись вперед.

Копье Финна поразило одного из арабов в грудь и отшвырнуло к стене. Топор прорубил плечо второму, другой топор разбил череп следующему, причем не лезвием, а древком.

Тут уже подоспели мы, и вожак арабов, сыпля проклятиями, бросился на меня.

Мы сцепились по-над перевернутым столом. Мой соперник явно был опытным мечником и знал всякие хитрости. Он сделал выпад, кривой клинок змеей метнулся в мою сторону, и мой топор рядом с ним показался неуклюжим. Я принял удар на щит, другой отразил топором, зашатался, зарычал, но ничто не помогало; а вокруг люди хрипели, задыхались, хэкали, кричали и умирали.

Врагу, очевидно, доводилось биться против человека со щитом, но к нашим, северным щитам он точно не привык, и это его подвело. Дышал он прерывисто и, похоже, понимал, что живым, так или иначе, не уйдет, но сражался с яростью загнанной в угол крысы — и ударил в нижнюю половину щита, вынуждая меня заслониться и открыть шею.

Этот прием годился против деревянных щитов вроде моего, только если бить мечом, кончик которого округлый, почти тупой, как у доброго северного клинка. А меч араба попросту застрял в дереве, и на миг в темных глазах-миндалинах плеснулся страх, после чего он совершил еще одну ошибку — попытался вытащить меч, вместо того чтобы сразу бросить и поискать себе другое оружие.

Я напал в ответ, под его вытянутой рукой с мечом, и лезвие топора рассекло тело под мышкой и остановилось лишь у лопатки. Араб завизжал, высоко и пронзительно, как женщина при родах, и кинулся прочь, подставляясь под второй удар. Увы, я поспешил, удар вышел неуклюжим и пришелся не в аккурат между шеей и плечом, но отсек бородатую челюсть с левой стороны лица.

Кровь и зубы брызнули врассыпную. Один попал мне прямо в глаз, и я пригнулся и отвернулся; это движение могло бы меня погубить, вот только мой противник уже не стоял на ногах, а повалился, весь в крови, на каменный пол.

Внезапно пала тишина, нарушаемая лишь хрипами и стонами тех, кто изнывал от боли хуже смерти, да бульканьем других, уже на пороге гибели переставших чувствовать боль. Да еще отчаянно бранился Арнор, которому рассекли нос, и кровь никак не унималась. Другие побратимы твердым шагом подступили к скулящим арабам и принялись перерезать глотки — не по доброте душевной, а за издевательства над людьми Старкада.

Финн расправил плечи, будто всего-навсего поразмялся, и подошел поглядеть на поверженного вожака, который все еще был жив, но захлебывался в собственной крови.

— Грязная работа, — сказал он, качая головой. — Знаешь, Орм, надо будет тебе показать, как управляться с топором. Ты, видно, думаешь, что дрова колешь.

— С мечом будет удобнее, — вставил брат Иоанн и ткнул пальцем куда-то за груду тел. Глаза Финна сверкнули, рот оскалился в ухмылке. Добыча.

Да уж. Я рассчитывал найти оружие и снаряжение людей Старкада, быть может, какую-нибудь еду с их корабля, и это стоило бы гибели Коля, даже он сам согласился бы. Но я вовсе не чаял наткнуться на разбойничье логово, куда, похоже, давно сносили товары, отобранные у купцов, которым не повезло проплывать мимо Патмоса.

Целые локти сукна, от тонкого льна до вадмаля, бочки и ящики с какими-то мешочками, из которых сыпались пыль и труха.

Пряности! Желтый порошок куркумы, изогнутые алые стручки огнецвета, что могут выжечь дотла горло неосторожному, но если правильно их использовать, способны превратить любую еду в настоящее лакомство.

Горы золотистого миндаля, черные пики пряной гвоздики, огромные кучи коричневой пыли, в которой мы распознали тмин и кориандр, бочки с мгновенно узнаваемым нутом.

Мы глядели на все это, разинув рты, ибо в мгновение ока сделались настолько богаты, насколько прежде были бедны; впрочем, ошеломление быстро миновало, и мы принялись шумно радоваться каждой новой находке.

Мы хохотали, когда Коротышка Элдгрим развернул один мешочек из бочонка и чихнул так, что порошок разлетелся далеко вокруг золотой пыльцой. Следом за Элдгримом все остальные тоже начали чихать, и глаза заслезились.

— Корица, — выдавил брат Иоанн. Коротышка только что прочихал целое состояние.

Это нас отрезвило, мы стали осторожнее. Нашли тщательно уложенный и почти свежий перец, а еще какие-то крохотные золотисто-желтые плоды. От их вкуса сводило челюсти. Брат Иоанн сказал, что это лимоны.

Сокровища все не кончались: дюжины бочонков с оливами, самыми разными, а мы-то до сих пор видели всего одну породу, и то, когда осели в Миклагарде. И перец, светлый и темный, и кожа из нильских земель…

И оружие, много оружия — наконечники копий, ножи, греческие клинки без рукоятей и три красивых меча, явно выкованных в наших краях. Мы едва не расплакались, когда их отыскали.

Они стоили едва ли не больше всего остального добра вместе, и я забрал эти мечи, отменно скованные и с повествованием, словно записанным водой под поверхностью металла. Такие клинки называют веги — волнистые мечи, — и тем они и славятся, а других украшений на них нет или почти нет, рукояти просто обтянуты кожей.

Один меч я взял себе, а другие два отдал Финну и Квасиру, выделив их среди побратимов; и эти двое вряд ли были бы счастливее, надели я их кольцами с высокого сиденья в родовом доме, как и подобало ярлу. Мой первый набег принес немало богатств, и я ощутил власть ярловой гривны.

Итак, мы потратили целый день, перетаскивая добычу на «Волчок», прервались лишь затем, чтобы достойно похоронить Коля, уложили его в могилу-лодку вместе с частью копейных наверший и его оружием, а сверху поставили белые камни. Брат Иоанн произнес молитву, а я, как годи, коротко похвалил Коля перед Одином.

Позже брат Иоанн показал Финну, как готовить с лимонами, так что мы угощались бараниной, пропитанной влагой этих плодов, порубленных и смешанных с чечевицей и ячменем. Мы ели из общей чаши — той самой, какую оставили арабы, — и зачерпывали кашу свежими лепешками. Всяко лучше корабельной еды — грубого хлеба из отрубей, вяленой баранины, соленой рыбы и редких сушеных плодов, — но я все равно ел последним, только убедившись, что дозор на месте и бдит.

Мы жевали, лениво ухмылялись, любуясь своими щеками, толстыми, как белки по зимней поре. Наши животы были полны бараниной с лимоном, когда мы разлеглись у костра, неподалеку от мерно покачивавшегося «Волчка», и уставились на сожженный корабль арабов: людей на два корабля у нас не хватало, и не хотелось, чтобы какой-нибудь разбойник, сумевший ускользнуть, рванул бы за нами в погоню, пылая жаждой мести.