Подвеска пирата - Виталий Гладкий Страница 15

Богатырь сильным рывком оторвал заклинившую из-за перекоса дверь, отбросил ее в сторону и вошел в капитанскую каюту. Там тоже все было перемешано, сломано и перебито, будто черти устраивали свой шабаш. Недан присмотрелся. На полу каюты, прикрывшись рваньем лежали трое мужчин. От них исходил гнилостный запах давно немытых тел и разлагающейся плоти. «Неужто мертвяки?» — подумал рыбак сочувственно.

Он нагнулся, чтобы рассмотреть несчастных получше, и тут один из них открыл глаза.

— Капитан, мы уже на пороге рая, — произнес он слабым прерывающимся голосом.

— Откуда знаешь? — зашевелился и второй.

— Сам смотри. Никак святой Петр к нам пожаловал.

— Это невозможно. Нам с тобой рай не полагается. Чересчур много грешили.

— Однако же это так, — настаивал первый. — Вон какая бородища у него.

— Что ж, считай тебе повезло. Твою Фелицию точно в рай не возьмут. Ведьмам полагается иное место. А значит, ты никогда больше ее не увидишь.

Недан не понимал, что говорят чужеземцы. Создавалось впечатление, что они бредят, потому что слабо реагируют на его появление — ни радости, ни каких-то иных положительных эмоций. Тогда Недан позвал Фетку. Обычно с иноземными купцами общался атаман, разумевший несколько языков.

При виде моряков радостное лицо Фетки мгновенно стало кислым. «Эк, угораздило их остаться в живых! — подумал он в сердцах. — Таперича вместо навару одни хлопоты...» Следующая мысль, — коварная и подлая — прокравшаяся в голову атамана, словно тать ночной, пробудила слабую надежду на благополучный исход задуманного им предприятия, но он сразу же постарался от нее избавиться.

Все в руках Господа, и жизнь, и смерть. Помрут они — на то его воля. Выживут... что ж, так тому и быть. А выбросить потерпевших кораблекрушение за борт — это значило обречь себя на скорую гибель и вечные муки где-нибудь во льдах. Не мог потомственный рыбак пойти на такое страшное преступление. Море не прощает подлости. Оно благоволит лишь к сильным и честным.

— Ну чего стоишь?! — набросился он на Недана. — Бери их на руки и ташши в карбас. Да не шибко тискай! А то кости ить поломаешь. Вишь, какие эти немчины [46]квелые.

Фетка быстро определил национальность найденышей, и очень надеялся, что те окажутся пиратами или вражескими каперами, что все едино. Тогда и корабль отойдет ему, как приз, и премию от ганзейцев он получит...

* * *

Карстен Роде открыл глаза. И сразу не понял, где находится. Каюта на «Двенадцати апостолах», как и весь корабль, отличалась прочностью, но незатейливостью. В особой красоте купеческая посудина не нуждалась. Ее главным предназначением являлся тяжелый труд. Лишь флагманы ганзейского флота могли позволить себе дорогую отделку и резное украшение на носу. Все это стоило больших денег.

Помещение, в котором находились Карстен Роде, Ганс Дитрихсен и Клаус Тоде (они спали, при этом храп боцмана напоминал медвежий рык), было просторным и светлым, а стены, недавно сложенные из отесанных плах, отливали янтарем — их натерли воском. Моряков положили на полати, застеленные волчьими шкурами, и укрыли одеялами из заячьего меха. В такой постели было уютно, но жарко, и Карстен Роде раскрылся до пояса, чтобы немного остудится. От этого движения его бросило в пот, и он уронил сильно ослабевшие руки на постель.

Голштинец бросил взгляд в «красный» угол и увидел там изрядно потемневшую икону какого-то святого, похожего на покровителя моряков святого Николая Мирликийского, перед которой теплилась серебряная лампадка. Образ словно что-то включил у него в голове. Карстен Роде вспомнил все. И как они плыли на карбасе, и как бородатые русские мужики поднимали их на борт коча, и как потом поили теплым травяным настоем, а затем хлебовом из мучной болтушки, и как после этого потерпевшие быстро уснули, а проснулись уже в телеге, — их куда-то везли.

Наконец, они попали в баню — так русские называли мыльню. Ганс Дитрихсен пытался сопротивляться процессу, дабы не смыть с себя «святость», к которой прикоснулся в кирхе перед морским походом (он вдруг стал необычно набожным для бывшего капера), но его никто не понимал и не слушал. Двое дюжих мужиков так отмыли и отпарили голштинцев, избивая ветками какого-то кустарника, что сильно ослабевший Карстен Роде едва не отдал Богу душу.

В мыльню капитан обычно не заглядывал подолгу. А зачем? Если в речке не искупаешься, то грязь и пот смоет с тела дождь. Что касается неприятных запахов, то они Голштинца не волновали. Он привык к вечной вони европейских городов. Улицы и задние дворы их пропахли мочой. Площади — запекшейся кровью боен и гнилью разбросанных потрохов. Лестницы — крысиным пометом, кухни — порченым углем и бараньим жиром, непроветриваемые комнаты — пылью и серой каминов, спальни — сальными простынями, сырыми матрасами и едким запахом ночных горшков. От людей разило потом и нестираной одеждой, гнилыми зубами и луковым супом.

Впрочем, не только простолюдье отличалось неопрятностью. Один из пап умер от дизентерии, другой представился от чесотки, испанского короля едва не съели вши. А герцог Норфолк отказывался мыться из религиозных убеждений, отчего тело его покрылось гнойниками. Тогда слуги дождались, когда его светлость напьется мертвецки, и еле-еле отмыли своего господина.

Считалось, что в очищенные поры может проникнуть зараженный инфекцией воздух. Поэтому общественные бани были упразднены высочайшим декретом. Большинство аристократов спасались от грязи с помощью надушенной тряпочки, которой протирали тело, мешочков с душистыми травами и ароматической пудры...

И тем не менее после русской бани Карстен Роде почувствовал себя словно из купели заново на свет народившимся. Им дали чистое исподнее, накормили — уже более плотно, чем прежде — и уложили спать. Ганса Дитрихсена пользовал русский знахарь: он обмыл рану хлебным вином, затем приложил какие-то листики, закрепил их смесью рыбьего клея и хлебного мякиша и наложил повязку.

Голштинец лежал и перебирал в уме события, произошедшие с ним и остатками команды после того, как они сбежали от каперов Ендриха Асмуса. К утру заштормило. Сильный ветер порвал паруса, потому что вдвоем с ними справиться было трудно, а штурман совсем слег. Пинк отдался на волю крутой балтийской волны. Суденышко бросало со стороны в сторону как щепку, и Клаус Тоде, стоявший за штурвалом, лишь огромным усилием удерживал его на фордевинде. Ветер гнал пинк в неизвестном направлении, и Карстен Роде клятвенно пообещал сделать богатый дар церкви в виде дорогого серебряного подсвечника, если судно не пойдет ко дну.

Шторм утих только спустя сутки. На моряков страшно было смотреть. Оборванные, побитые, с многочисленными синяками и ссадинами, они едва держались на ногах, и то больше усилием воли, нежели по своему физическому состоянию. А тут еще одна беда приключилась: на корабле не оказалось почти никаких продуктов. Наверное, каперы весь запас провианта, хранившийся в кладовке кока, забрали на когг Ендриха Асмуса, чтобы отпраздновать удачу. А то, что оставалось, или смыло за борт, или было безнадежно испорчено соленой водой.