Камень духов - Александр Кердан Страница 15

Есть, конечно, в таком расположении крепости неудобства. Товары компанейские, доставляемые с Ситки и из Охотска, а также мягкую рухлядь и зерно, отправляемые из Росса на архипелаг, приходится хранить в магазине на берегу залива Бодеги – там вставали на якорь все суда. У магазина нужен караульщик, и подводы с грузом приходится гонять туда-сюда. Но в таких диких местах, как это, безопасность превыше неудобств.

Дорога к крепости идет по плоскогорью и кажется бесконечной. Тем паче что быки еле плетутся, несмотря на понукания алеута. Но Хлебникову путешествие по земле не в тягость.

Ярко светит южное солнце, совсем не такое, как на сырой, промозглой Ситке. Мелодично потрескивают цикады. Но жара почти не чувствуется – дующий с океана ветер несет прохладу и ощутимый даже на расстоянии запах моря. Вполуха слушая Карла Ивановича, который рассуждает о видах на урожай и об отстреле морских котов у Фаральонских камней, куда снаряжена партия промышленных, Хлебников поглядывает на поля пшеницы и думает, насколько мудрыми были его и Шмидта предшественники, основавшие здесь заселение. Калифорния на самом деле один из тех благословенных уголков земли, на которые природа излила все дары свои: плодородные почвы и прекрасные морские гавани, дающие средства к развитию торгового мореплавания, обширные леса, полноводные реки. Все, что нужно для человека, здесь наличествует или может быть найдено.

Словно в подтверждение этих дум, долетели до слуха Хлебникова слова попутчика:

– …после вашей прошлогодней договоренности с гишпанцами, Кирила Тимофеевич, отправил я байдарщика Дорофеева, помните, рыжеватый такой, в залив Сан-Франциски. Так вот, он за одну седмицу пятьсот бобров добротных в заливе добыл… Сам же я, как вы от нас уехали, вместе с алеутами ходил на байдарах вверх по реке, которую здесь Славянкой кличут. Там на второй день пути открылась нам равнина красоты необычайной: луга, дубравы, земли тучные… Простору столько, что можно целые города под стать Санкт-Петербургу строить, а урожай снимать до пятидесяти тысяч пудов пшеницы в год и содержать при этом скота не одну тысячу голов…

– Экой вы мечтатель, Карл Иванович, – не удержался от замечания Хлебников. – Тысячи пудов, тыщи голов… У вас в Россе нынче, если не ошибаюсь, такие урожаи и не снились да и в стаде всего восемь десятков коров, а лошадей и того меньше…

– Бог Судья, Кирила Тимофеевич, ничуть не преувеличиваю. Видели бы вы сами, что там за чернозем: сухую палку ткни – расцветет! Да ежели мы на побережье, где и ветры, и туманы, умудряемся в год по два урожая репы и картофеля снимать, и пшеница, худо-бедно, родит сам-пять, то на тех землях, вот вам крест, сам-двадцать пять, а то и сам-тридцать с каждой десятины возьмем. Да при таком урожае мы не токмо Ситку и Кадьяк пшеницей обеспечим, но и скотину в любом количестве содержать сможем. А значит, и мяса, и молока у нас будет с избытком…

– Вашими бы устами, господин Шмидт, да мед пить… А каковы жители тамошние? Как они к нам настроены?

– Доложу вам, весьма мирно. Говор у них почти тот же, что и у наших береговых индианов. Толмач наш из алеутов, что язык местный выучил, свободно с ними изъяснялся… Обычаи и образ жизни также схожие. Обретаются в основном в шалашах, из древесной коры сделанных, и землянках. Занимаются кто охотой на диких коз, кто рыбалкой. А бабы их хлебные зерна и корешки разные собирают… И что примечательно, едят их вовсе сырыми.

– А тойоном кто у них? Удалось ли вам с ним повстречаться?

– Точно так. Видел я вождя сих дикарей, коего они величают хойбу Махак. Он и другие старшины племени встретили нас со всем почтением. Через толмача пояснили, что от нашего хойбу Валенилы о русских токмо добро слышали… Я вот не первый год здесь обретаюсь, а все диву даюсь, милостивый государь Кирила Тимофеевич, как у местных известия быстро распространяются… Ведь ни почты, ни курьеров у индейцев нет, но стуит где-то на одном конце побережья чему-то случиться, на другом тотчас об этом известно становится!

– Ну, это только кажется, что у индейцев нет почты. Мне один из негоциантов, коему довелось путешествовать по ту сторону гор, рассказывал, будто существует у краснокожих целая грамота передачи сообщений дымом костра, условными знаками из камешков и палочек…

– Не знаю уж, как Валенила с местными индейцами общался, да токмо в разговоре с хойбу Махаком осведомленность последнего о наших добрых отношениях с береговыми племенами нам очень на руку пришлась. Сей вождь, узнав, что мы не гишпанцы, а россияне, нас тут же объявил во всеуслышание друзьями своего племени и разрешил на землях, ему принадлежащих, беспрепятственно охотиться и хутора свои устраивать. Мы, в свою очередь, его и прочих старшин, конечно, подарками ублажили, пообещали расторжку с ними наладить всеми товарами, что у индейцев в цене. Было бы на то разрешение от главного правления…

– Боюсь вас огорчить, но, похоже, главному правлению нынче не до нас…

– А что случилось, Кирила Тимофеевич?

– Да вроде бы ничего страшного… Только перед самым убытием моим к вам их высокоблагородие Матвей Иванович Муравьев депешу из Санкт-Петербурга получил от нового начальника канцелярии компании господина Рылеева… Вы слышали о таком? Так вот, главный правитель меня с сей депешей ознакомил. В ней сообщается, что при дворе и в министерстве иностранных дел весьма недовольны проектом экспедиции от реки Медной до Гудзонова залива, коий представил лейтенант флота Романов.

– Это тот, что приходил к Россу на «Кутузове»?

– Он самый.

– И чем же проект его оказался неугоден, ежели по тому же пути, что намечает их благородие, уже хаживал креол Андрей Климовский пять или шесть лет тому назад?

– Думаю, что тут высокая политика замешана. Ибо, по словам Рылеева, сам государь император разгневался на господ директоров компании и собственноручно начертал на проекте Романова резолюцию: «В прошении отказать». А их сиятельство граф Нессельроде, министр иностранных дел, и более того, приписал ниже: «Впредь компании вести свои дела, не выходя за рамки купеческого сословия»…

– Что же из этого следует, Кирила Тимофеевич?

– А вот что. Рылеев передал Муравьеву распоряжение главного правления: блюсти всяческую осторожность при общении с иностранцами. Ни в какие конфликты не вступать. А о новых земельных приобретениях и строительстве заселений просто-напросто забыть до особых распоряжений. С тем же наказом главный правитель и меня сюда отправил…

– Вот те на! А я как раз на ваш приезд надеялся. Думал, поможете, Кирила Тимофеевич, в одном заковыристом вопросе.

– Ежели сие в моих силах, отчего же не помочь.

– Да вопрос-то как раз с иностранцами и связан…

– Ну, выкладывайте, Карл Иванович, что у вас стряслось, – насторожился Хлебников. Шмидт придвинулся и, понизив голос, быстро заговорил в самое ухо гостю:

– Надысь заходил ко мне хойбу Валенила. Тот самый, о коем я поминал нынче. Плакался, мол, забижают гишпанцы его народец малый. Дескать, уже и здесь, к северу от залива, охоту на его людишек устраивают. Во время последней захватили якобы три семьи и в миссию Сан-Франциско свели как аманатов. И так уж хойбу просил меня, чтобы мы его собратьев оттуда высвободили, что не смог я ему отказать. Пообещал. А теперь не ведаю, как слово свое сдержать… Может быть, вы поможете? Помнится, что падре Альтамиро – настоятель тамошний – у вас в знакомцах значится, ужли из почтения к вам не освободит индианов?