Курьер из Гамбурга - Нина Соротокина Страница 15

– Здрасте, – проворчала Глафира неприветливо.

Вместо ответа Озеров с натугой сплел пальцы рук, выставил их ладонями наружу и закрыл искаженное гримасой боли лицо. Ладонь правой руки была испачкана чернилами. Что-то подобное делал со своими руками Альберт. У Озерова был такой страдающий вид, что Глафира невольно воскликнула:

– Что? Что случилось? Да опустите вы руки!

– Ничего не случилось, – смутился Озеров. – Разве вы не так показываете жест отчаяния, коему следует ответствовать знаком воздуха?

– Покажите. Ну что вы на меня уставились? Как вы показываете знак воздуха?

Озеров покорно поднял правую руку и вытянул ее вбок на уровне плеч:

– Тело как бы изображает прямой угол, то есть наугольник. А разве у вас другие знаки?

– Я люблю этот, – она вскинула руку с оттопыренным прямым пальцем.

– Ну, это общий знак масонов, знак циркуля.

Только здесь Глафира наконец услышала это слово – масон… каменщик, значит.

– Вы хотели говорить со мной, господин Озеров?

– Константин. Зовите меня Константин, – отозвался тот с готовностью, потом набрал воздуху в грудь и добавил проникновенно: – Ты прости меня, брат, что я начал знакомство с тобой со слов суетных. Трактиры я, конечно, не обхожу стороной, но что до дев зазорных, то я их давно не посещаю. И карты в руки стараюсь не брать. Это я по легкомыслию павлиний хвост распустил. Но ведь я не знал, кто ты. Прости, брат.

– Прощаю.

– А не донесешь? Нет, ты головой не тряси. Ты слово дай, что не донесешь по инстанции. Мне без масонства никак нельзя. Потому что «если дух твой благородный, возвышаясь к небесам, есть тот каменщик свободный, что сердечный строит храм…» Ну и так далее… – он утер нижнюю губу. – Даешь слово?

– Даю, – невольно улыбнулась Глафира.

Он явно заискивал перед ней, и она решила этим воспользоваться, вызвав соседа на откровенность. И потом Озеров со своими коровьими глазами, мясистой нижней губой, которой она смешно прихлопывал в минуты волнения, был совсем не страшен.

– Вот и славно, и славно, – гость полез в карман и не без усилия вытащил бутылку. – Розовое. Это нам можно. Братьям на праздничных трапезах ставят каждому по полбутылки. Официально! Бокальчики-то дайте. Ты не донесешь на меня, а я, в свою очередь, никому не скажу, что ты по-русски болтаешь, как истинный русак. Они-то уверены, что ты природный немец.

«Ах ты бестия мокрогубая! Так ты шантажировать меня пришел?» – разозлилась Глафира, но не произнесла ругательства вслух.

– Я и есть природный немец. Просто я в детстве жил в России. Так что в этом нет никакой тайны. А про наше первое знакомство вообще забудем. Я отношусь к вам лично с глубоким уважением.

– Да, мы достойны уважения. Мы суть голубые братья ионниты и восприемники тамплиеров. Лазурь и золото наши цвета. Работа идет очень ответственная.

– И в чем ее смысл?

– Как – в чем смысл? – удивился Озеров. – Ты хочешь спросить, по какой системе мы работаем?

– Именно, – заторопилась Глафира. – А спрашиваю про вашу систему.

– У нас английская систем, – он пожал плечами. – Брат, разве ты не знаешь, что гроссмейстер наш, Иван Перфильевич Елагин, ты же сам с ним говорил, есть Провинциальный Великий мастер, то есть глава всех русских лож?

– Он сам себя назначил… главой лож?

– Почему сам? Он это звание в Англии получил два года назад. Я сам видел диплом на пергаменте, за подписью самого герцога Бофортского, тогдашнего гроссмейстера английской ложи-матери. Брат, ты меня испытываешь, что ли? Ведь тебе о тайнах вольных каменщиков должно быть известно более моего.

– С чего ты взял?

– Но ведь ты уже третью степень постиг, а я только на пороге принятия. У меня пока первый чин ресепции.

Разговаривать с Озеровым было то же, что вести утлый челн меж водный бурунов. Того и гляди, перевернешься, а потом и не вынырнешь, пожалуй, на чистый воздух. Правда, фон Шлос приехал из Гамбурга. Положим, он «работает по другой системе», а это значит, он имеет право на любой вопрос и даже на ошибку. И, буквально ткнув пальцем в небо, она спросила с наигранным удивлением:

– Что же ты тогда в зале делал? Разве на таких церемониях присутствуют ученики?

Озеров несколько смутился.

– Правда твоя, брат. Я на пороге принятия третьей степени. Пройду всю процедуры и буду мастер. Я ведь просто испытать тебя хотел.

– Зачем тебе меня испытывать?

– Вся наша жизнь есть испытание. Ты про нашего Провинциального мастера спрашивал. Неужели особа, тебя к нам пославшая, не дала столь важных сведений?

– Ты о какой особе-то толкуешь?

Так Глафира услышала важное для нее имя – Генрих Розенберг. С точки зрения масонской этики Озеров не имел права называть его. Но розовое вино уже оказало свое действие. Кроме того, юнец раздражал своей заносчивостью. Сидит важно, нога на ногу, розовое только пригубил, европеец, понимаешь! И скромному протоколисту сената тоже захотелось показать, что он не лыком шит.

– Мы ведь вначале по системе Мелиссино работали. Это чисто русские дела. Мелиссино, артиллерийский генерал, отличный человек! – продолжал Озеров. – Теперь ты привез нам конституцию – и хорошо! Про Розенберга и его «Три золотые розы» у нас в «Урании» невесть что болтают. Это ведь только название – «новая шотландская система», а у нас говорят, что высшие французские степени Розенберг получил в Меце? Говорят у него этих градусов более десяти. Мозг в силах освоить такую кучу знаний? Э, ты все равно не скажешь. И еще говорят, что ложа «Строгого наблюдения» весьма вашим гроссмейстером недовольна, очень недовольна.

– Почему недовольна?

– А это тебе должно быть лучше известно. Мы тут знаем, что в Европе развелось много мнимых, поддельных лож, которыми заправляют проходимцы сребролюбивые. Кому верить-то? Шведы обещали оказать нам содействие в получении высших знаний, но обманули. От шведов хорошего не жди, они нам и по сей день Полтавы простить не могут.

– Ну, это ты слишком, брат, – промямлила Глафира.

– Теперь вот немцы с французской подкладкой. А у нас в Петербурге раздрай. Русское масонство с безбожниками борется и главным французским скептиком Вольтером. Он, вишь, атеист. А нам скептики не нужны. Вольтерьянство есть мода, не более. Нам надо истину искать. Разгони пороков мрачность, возроди любви прозрачность, ею в нас зажги сердца! Вот так вот! Франция заражена любострастием и нравственность отрицает. А как жить без десяти заповедей? Уж лучше тамплиеры, чем вольтерьянцы. Тамплиеры рыцари духа, хоть и католики. И еще мученики, сожгли их всех бедных, вместе с Жаком Моле.

Озеров совсем захмелел. Он выпил и собственную порцию, опорожнил затем бокал Глафиры, а далее достал из левого кармана плоскую фляжку, в которой было очевидно что-то более крепкое, чем розовое венгерское. Он ждал, что немец будет спорить, и состоится хороший, откровенный разговор, но мальчишка больше молчал, разве что-то поддакивал невпопад. Все они такие, заграничные умники. А Глафира старалась как можно больше вытянуть из болтливого соседа и мысленно загибала пальцы: об этом потом спрошу, пусть подробнее расскажет, да не забыть бы наведаться в книжную лавку. Наверняка там есть что-нибудь и о тамплиерах, и про неведомого Жака Моле, и еще Вольтера надо почитать.