Тайна замка Аламанти - Клод де ля Фер Страница 14

— Смерть чародея была мучительна, — рассказывал дядюшка Никколо. — Я висел под потолком камеры пыток и видел, как палач снимает с него с живого кожу. Бедняга в виде куска мяса еще жил добрых полчаса и мог видеть, как пульсируют обнаженные жилы на его животе, как ручейки крови омывают его мышцы. Потом палач сунул его стерво в рогожный куль и выбросил в болото. По пути в замок тот палач встретил пажа — и остался лежать на пыльной дороге с дыркой от шпаги в горле. Самого пажа бабушка твоя отравила как раз накануне прибытия мужа, но прежде рожденную от него дочь подсунула какой-то из крестьянок, предварительно умертвив дитя у той. Так Агата стала простолюдинкой.

— Да, бабка у меня была с характером, — только и сказала я.

Дед вернулся с мужским естеством невероятной для наших мест длины. Во взведенном состоянии он торчал выше пупа, а толщиной стал в руку молодой женщины. Жена одурела от одного вида плуга, долго не отпускала от себя мужа, то и дело звала его в спальню, откуда вопли и стоны ее разносились на всю округу, наполняя сердца крестьян суеверным ужасом, ибо уже ходили по Италии слухи, что плоть молодой сеньоры терзает дьявол.

Когда же живот ее округлился, дед нашел это поводом для того, чтобы смыться в Париж по поручению будто бы самого римского папы, где тамошние красотки, облагодетельствованнные им, заказали знаменитому скульптору точную копию возбужденного дедовского естества и основали тайную секту поклонниц Аламанти. — А ведь я его видела, — сказала я.

— Кого — деда? — переспросил дядюшка Никколо. — Нет. Он умер задолго-задолго до твоего рождения.

— Нет. Эту самую скульптуру, — пояснила я. — В Париже.

Дядюшка полюбопытствовал о подробностях, но я пообещала рассказать о том в следующий раз, а покуда вернулась в разговоре к тетушке Агате.

— Она была тебе родной тетей, — объяснил он, — и одновременно: двоюродной бабушкой и троюродной прабабушкой. А то, что было и того раньше, теряется в пыли времени и для тебя не представляет интереса.

Умничает старикан, думает, что мудрее всех. А между тем, то, что он сообщил мне, хоть и представляет определенный интерес, но новостью, как таковой, не является. Еще в момент смерти кухарки я поняла, что смерть Агаты является событием архиважным в моей жизни. Я даже физически ощутила, как резко огрузли мои бедра, как раскалился мой живот.

5

Я помню, как шла я следом за отцом прочь от кухни, шаг за шагом становясь все взрослее, как волна тепла и неведомой мне силы росла в чреве моем и наполняла тело. И мне вдруг стала приятной моя пока еще невеликая, но уже ядреная грудь. И плечо мое обрело какую-то притягательную для себя самой силу и нежную слабость одновременно. Я чувствовала, что все во мне, каждая клетка, каждая волосинка, каждая пылинка на теле стали иными, чем вчера, иными, чем даже час назад. Все во мне до этого жило просто и весело, радовалось жизни — и только. А сейчас это все обрело смысл существования: и коридор, по которому я шла вслед за отцом, и сам замок, и воздух в нем, и все то, что находилось за стенами замка, стали существовать не вне меня, подчиняя меня своими размерами и своей явью, а вместе со мной, как равные с равной, вмещая в себя меня ровно так же, как я вмещала в моем сознании все это: и замок, и деревушку, и лес, и волчье логово, и убитую мною волчицу, и еще многое из того, что я и не видела никогда, о чем не знала, но что должно существовать в этом мире хотя бы потому, что существую на свете я, и что есть во мне: мои ощущения, моя любовь, моя боль…

Тогда, ребенком, я уже знала то, о чем мне сообщил дядюшка Никколо сейчас, знала не разумом, но чем-то более важным, что живет во мне, заставляет искать нужные слова, способные объяснить то «нечто», чему нет ни имени, ни названия, но что существует внутри меня вопреки логике, вопреки науке, и даже вопреки всему тому, чему учил меня отец.

Прошло три дня — и кровотечения прекратились. Я приняла это спокойно, как принимала смену дня и ночи, смену времен года и потерю матери. Вечером, ложась спать, я уже знала, что оставлю дверь в спальне не только не запертой, но и приоткрою ее. Если же мальчик-паж не поймет приглашения, то сама выйду в коридор и приглашу его к себе. Спокойствие, с которым я приняла это решение, было удивительно и мне самой, но менять принятые решения я не привыкла, поэтому в последний момент не только оставила двери открытыми, но и поставила зажженную свечу на тумбочке в ногах, откинув угол одеяла с таким расчетом, чтобы из коридора была видна обнаженная до колена моя нога.

Расчет оказался верным… Паж, стоя за дверью, издал звук, похожий на короткий стон. Потом сквозь прищуренные веки я увидела, как заколебалось пламя свечи, услышала слабый скрип, означающий, что дверь закрылась…

Прошло много томительных секунд, прежде чем я почувствовала, как кончик пальца его касается моей пятки…

Вдруг он застыл на мгновение… медленно сдвинулся в сторону прогиба… Пальцев стало два… три… Они уже на лодыжке… распластываются вширь… горячие, крепкие…

Я чувствовала, как деревенеет мое тело, как жаром наполняется грудь, как бегут холодные мурашки по коже… Я молила, обращаясь сама к себе: «Не выдавай себя… Не дай показать ему, что ты не спишь!.. Терпи… Не помогай… Пока не окажется, что пути назад нет…»

А рука его уже скользила по колену… гладила меня осторожно и так медленно, так нежно… спускается к внутренней части ноги — туда, где и самой мне трогать себя приятно и тягостно…

Можно было уже открыть глаза и сказать, что он правильно понял меня, что теперь ему позволено все…

Но я не сделала этого. Потому что нечто, живущее внутри, делало меня более опытней, чем я сама этого от себя ожидала. Я решила помучить его, самой помучиться… слегка.

Я дождалась, когда его рука наконец-то достигла внутренней стороны колена…

Один из пальцев оказался даже выше… Совсем немного, но уже вполне достаточно, чтобы внутри меня вдруг все набухло так, что в ушах у меня зазвенело и во рту пересохло.

Мне пришлось сжать под одеялом кулаки и стиснуть зубы, чтобы не закричать от того неведомого прежде мне чувства, что скучные бабы называют желанием принадлежать мужчине.

Но я сдержалась вновь.;. Ибо знала уже, что чем выше поднимется его рука, тем острее и приятней будет это чувство, тем откровеннее и безотчетнее будут его движения — и уж тогда-то паж не струсит и не убежит…

Медленно, очень медленно, боясь его спугнуть, я приподнимаю колено, давая возможность его руке проникнуть туда, где кроме меня и любящей меня мыть мамы, никто не прикасался…

И рука его уже достигла моего бедра…

И вдруг между пальцев его руки я ощущаю еще что-то… Влажное это нечто щекочет мне кожу…

Ощущение перестает быть таким острым, но нравится мне не менее, ибо его новизна заставляет окоченевшее от ожидания тело расслабиться и разом разлить внимание на все тело…

Я открыла глаза — и увидела, что паж полулежит на моей кровати, упершись коленями в пол. Лицо его прижато к моему бедру.