За сокровищами реки Тунгуски - Максимилиан Кравков Страница 14

— Вот это, — тунгус указал на бревно, — и есть сам «дели».

— Ну и темнота! — прошептал Петя, — книжек бы им сюда хороших!

— Ты их раньше читать научи, — поправил Николай.

С большим интересом присматривались путешественники к начинавшемуся шаманству.

Наступила ночь. Облака покрыли небо и в прогалах их искорками золотились звезды. Хвои деревьев слились в сплошной и черный мрак, из которого лишь побрякивали бубенцы щиплющих мох оленей.

В чуме прибавили огня. И хозяева и гости сидели кругом около жаркого костра. Дым багровым столбом уносился вверх, в отверстие чума.

И вдруг шаман громко зевнул и сделал вид как будто бы что-то глотает. Так повторилось до трех раз, и это означало, что шаман принял в себя души трех своих помощников-животных.

После этого он затянул заунывную песню. Как только кончал один куплет, как тотчас же все сидящие повторяли его.

Этой песней шаман рассказывал своему духу-помощнику тайменю, что несчастного тунгуса Харалькона уж давно мучает злой дух Бумумук. Что живет этот Бумумук в глубокой и страшной корчаге, куда может проплыть только таймень.

Пел шаман о том, что надо сплавать к Бумумуку и спросить, что ему нужно, чтобы он оставил в покое Харалькона.

Потом шаман замолчал и через некоторое время об’явил, что таймень поплыл к злому духу.

Песня тянулась за песней, пока шаман не об’явил результатов переговора.

Оказалось, что Бумумук очень сердится за то, что ему давно не приносили жертвы, И таймень никак не мог уговорить разгневанного духа!

В это время женщины принесли бубен и слегка погрели его у костра. А два сидевшие рядом с шаманом старика взяли палки с зарубками и стали тихонько подталкивать ими шамана, как бы побуждая его на дальнейшие переговоры.

Шаман встал, и Петя заметил, что весь костюм его был увешен железками и бубенчиками. Вертясь перед огнем, он звенел и брякал.

Мерно ударяя в гудящий бубен, шаман пел все громче и громче. Из костра уносились вверх огненные гривы искр, кровавым заревом освещали лица и Пете становилось жутко. Кружась в сумасшедшем танце, шаман слил и свой голос и учащенные удары в бубен в воющий грохот и, вдруг замолчав, сбросил с себя священный костюм, отшвырнул в сторону бубен и повалился в олений мех… А затем утомленным и слабым голосом возвестил, что он будет сейчас лечить Харалькона. Вслед за этим началась церемония, которая очень рассмешила ребят.

Все присутствовавшие в чуме вышли наружу, где уж был разведен огонь.

Шаман со своей колотушкой лег под бревно, изображавшее тайменя. А больной Харалькон взобрался на бревно с другой стороны, с хвоста, и пошел к шаману.

Когда Харалькон, пройдя по изображению рыбы, спрыгнул на землю, то шаман ударил вслед его по ногам колотушкой и крикнул:

— О-гок!

Этим он выгонял болезнь!

За Харальконом пошла по бревну и старая Ольгори, а за ней, один за другим, и остальные гости.

Каждому хотелось воспользоваться случаем и полечиться. И каждый получал по ногам удар колотушкой и возглас:

— О-гок!

— Шпарь, Петюха, — пошутил Николай, — твоя очередь!

Петя сердито оттолкнул товарища и буркнул:

— Вот дураки-то!

После лечения принесли в жертву оленя и материю. Первого попросту убили и стали варить его мясо. А куски материи укрепили на длинных жердях и воткнули жерди в землю.

Вареная оленина очень понравилась проголодавшемуся Пете. А насчет материи он шепнул Николаю, что при первом же случае стащит это жертвоприношение и сделает себе из него носовые платки…

— Тащи сейчас! — подбивал Николай.

— Нет, — отказался Петя, — сейчас, пожалуй, отлупят!

Откуда-то появилась грубо сделанная из дерева кукла, и знакомый тунгус об’яснил Николаю, что это и есть бог.

Шаман отрезал от вареной оленины самый жирный и вкусный кусок и привязал его к идолу. А лотом об’явил, что это мясо будет с’едено к утру богом.

— Чтобы деревяшка мясо поела! Это — чепуха! — не выдержав, громко заявил Петя.

Шаман посмотрел на него недобрым взглядом и сказал:

— С’ест. Мяса не будет!

Двое тунгусов взяли идола, отошли в темноту от чума, привязали его к вершинке молодой березы, а сами вернулись к огню.

А Иван Николаевич тем временем расспрашивал о дороге, узнавал, как скорей и удобней вернуться им на илимку. Тунгусы говорили, что ближе всего пройти берегом речки, но что вчера они видели у нее дым начинавшегося лесного пожара.

Другая дорога шла хребтами и раньше трех дней ею нельзя было выбраться к Тунгуске.

У костра продолжались разговоры, а Петя отошел в сторонку и завалился спать.

Шаман выколотил трубку; зевнул и встал. Как раз в это время Петюха приоткрыл глаза!

Шаман шагнул от костра и направился в лес. Тихонько поднялся и Петя и незаметно отошел к кустам. Всмотрелся в темноту и разобрал, что шаман направлялся к березе с подвешенным идолом.

Петя, шаг за шагом, двигался за ним, опасаясь хрустнуть веткой.

Шаман подошел к деревцу. Подпрыгнув, достал идола и сорвал с него мясо… Петя был тут же, за самой его спиной, и увидел, как, присевши на корточках, принялся уплетать оленину!

— Вот какой бог мясо-то жрет! — заорал, захохотавши, Петя.

Шаман в испуге вскочил, отпихнул Петюху так, что тот покатился в куст, а сам исчез.

Когда же Петя добрался до костра, то шаман, как ни в чем ни бывало, сидел у огня и покуривал свою трубку.

— Обманщик он, — горячился парнишка, — сам оленину слопал, а вам очки втирает! Никаких богов нет, ни деревянных, ни других! Поповский обман только есть!

Тунгусы молчали. Суеверные старики смотрели почти враждебно, а молодежь тихонько посмеивалась. Они уже потеряли веру в шаманов.

Чтобы не уронить своего достоинства, шаман показал на петину голову и об’явил:

— Совсем кружалый (сумасшедший) парень!

Потом начал петь и под конец, рассказал, что русские очень разгневали Бумумука и что он собирается послать на них духа огня, чтобы наказать за безбожие.

Только под утро уснули наши путешественники.