Блудное чадо - Дарья Плещеева Страница 13

С Воином Афанасьевичем он тоже не дружил. И теперь лишь понял, что напрасно, – воеводский сынок изнывал от тоски в Царевиче-Дмитриеве, он нуждался в русских приятелях и собеседниках, а если бы такие у него были, может, и не восторгался бы всем заморским, не заводил разговоров со всяким иноземцем, которого нелегкая приносила в кокенгаузенский замок…

– Где вы прикажете мне поместиться? – спросила Анриэтта. – И велите кому-нибудь нанять мне женщину для услуг.

– Вы зря приехали, – ответил Шумилов. – Мы этих двух и без вашей помощи скоро изловим. Они, статочно, сами скоро выйдут из лесов, голодные и грязные. А как вас отправить обратно, я даже не представляю.

– Не надо меня никуда отправлять. Если я вам совершенно не нужна, я поеду в Варшаву или в Краков к королеве Марии-Луизе, – отрубила Анриэтта. – У меня с собой довольно денег. Только благоволите приказать, чтобы мне нашли провожатых. Доехав до первого же города, хоть до Бауска, я куплю экипаж.

– В Бауске шведы, – злорадно сообщил Шумилов и хотел добавить еще что-то язвительное, но мудрая мысль его осенила: ведь Башмаков мог отправить Анриэтту с каким-то поручением, о котором она молчит и будет молчать, а помощь в поимке беглецов постольку, поскольку она вообще оказалась в тех краях, где они пропали.

Он исподлобья посмотрел на женщину.

До того он старался не встречаться с ней взглядом и вообще держался на расстоянии чуть ли не в пять шагов. То, что приходится разговаривать с женщиной почти на равных, угнетало московита. Даже с покойной женой он не мог говорить на равных: во-первых, муж – глава семьи, во-вторых, она была намного, на десять лет, моложе. То, что он любил свою Алену безмерно, ничего не меняло; впрочем, он бы немного удивился, если бы ему кто сказал, что это – любовь. Просто они сразу, с первой ночи, приросли друг к другу, и родилось такое доверие, какого он в жизни не чаял найти, даже не знал, что такое существует.

После смерти Алены он даже не понимал: сам-то жив ли?

И вот, хмуро глянув на Анриэтту, он поймал ее внимательный взгляд. И ему показалось, будто она его разглядывает, словно заморскую диковину: надо же, сколь причудливы эти московиты…

– Какие усадьбы уцелели поблизости? – спросила Анриэтта. – Может, ваши перебежчики прячутся у кого-то из здешних баронов, а вам о том никто не докладывает.

– Для чего им там прятаться?

– Без всякой цели, просто с испуга. А бароны и рады устроить пакость хозяину Кокенгаузена.

– Да, – неожиданно для себя согласился Шумилов.

– Так вы прикажете устроить меня в замке?

– Прикажу.

Сказав это, Шумилов понял, что сию минуту состоялся поединок и он в этом поединке проиграл.

Потом было само устройство – Петруха сходил на соседний хутор, привел женщину лет сорока, знающую три десятка слов по-немецки, с трудом растолковал ей необходимость постелить постель и постирать одежду гостьи. Ивашка сбегал на колодец, сам принес несколько ведер воды. Клим Ильич расстарался – добыл в полуразрушенном форбурге лохань. Осталось главное – где поселить Анриэтту.

Московиты приспособили для жилья круглое помещение внутри башни, с узкими амбразурами вместо окон; одно благо – что август на дворе и не нужно придумывать для этих амбразур деревянные ставни. Там они все и спали. Взятые с собой войлоки постелили на пол, укрывались долгополыми кафтанами. И нужно ли особое спальное хозяйство заводить, когда прибыли самое большее на седмицу? Когда в любую минуту может отыскаться пропажа – и вези ее, горемычную, в Царевиче-Дмитриев?

Шумилов, которого Афанасий Лаврентьевич отправил на поиски сына, взял с собой и конюха Якушку. Ему-то и было велено нагрести сена столько, чтобы спать на нем, как на перине. Где и как – это уж его, Якушкина, забота. Сенокос давно миновал, стога сметаны, так пусть бы отъехал версты на две и разорил стожок…

С самим помещением было хуже – Шумилов решительно не желал спать вместе с чужой женщиной. Но если во второе жилье башни вела какая-никакая узкая лестница, витая и с веревочными перилами, все ступени которой были целы, то забраться в третье мог только ловкий Петруха, с детства живмя живший на судах и умевший бесстрашно карабкаться по вантам. Ее завалило летевшими сверху камнями и обломками какой-то древней мебели.

Анриэтта и сама не хотела спать вместе с мужчинами. Она с грехом пополам устроилась в форбурге, женщина-хуторянка принесла ей туда мешок-сенник, чтобы набить свежим сеном, и полосатые одеяла, тканные из толсто спряденной шерсти. Но удалось вымыться – и на том слава Господу.

Утром Анриэтта уже чувствовала себя отлично. Ивашка на правах почти родственника принес ей состряпанный Климом Ильичом завтрак – миску казацкого пшенного кулеша с салом.

– А хлеба у нас тут нет, – пожаловался Ивашка. – Испекли бы, да где печку взять?

– Я уже не понимаю, куда мы заехали. Какой город ближайший? – спросила Анриэтта. – Мне нужно одеться, как полагается приличной женщине.

И, видя в Ивашкиных глазах недоумение, пояснила:

– Не могла же я брать с собой из Москвы сарафаны, летники, однорядки и душегреи! Я сделала лучше – взяла кольца и дорогие вещицы. Их нужно продать и купить одежду. Заодно мы в городе достанем хлеб и что-нибудь еще.

– Город… Проклятые шведы все разорили… Здешние крестьяне уж так их клянут… – проворчал Ивашка.

Но Анриэтта страстно желала одеться, как подобает даме, и причесаться на самый модный лад.

Ей бы это удалось, если бы не прискакавший с утра крестьянский парень с запиской для московитов.

Записка была на таком исковерканном немецком языке и так коряво изготовленная, что Шумилов с Ивашкой, ее разгадывая, поневоле вспомнили затейное письмо, изобретенное покойным государем Михаилом Федоровичем.

Наконец им удалось понять смысл: человек, коего они ищут, был замечен в Либавском порту и, скорее всего, отплыл в неведомом направлении.

– Батюшки-светы! – воскликнул Ивашка. – Ну теперь – ищи ветра в поле!

– Но как он столь быстро оказался в Либаве? – удивился Шумилов. – Не зная дороги, не имея даже заводных коней?

– Темное дело, – сказал Петруха. – Но напасть на след только там и можно. В порту нам скажут, на каком судне он отплыл и куда оно побежало.

– Отлично! – обрадовалась, узнав эту новость, Анриэтта. – Там я наконец сменю гардероб и оденусь красиво! Ради этого можно хоть сутки не слезать с седла!