Схватка за Амур - Станислав Федотов Страница 13

2

– Дамы и господа, для тех, кто не знаком, позвольте представить нашего нового столичного гостя, – обратился Муравьев к собравшимся в малой гостиной приглашенным на обед.

Некоторых из них Ахте уже знал. Бывал у иркутского губернатора Зарина, где познакомился с его племянницами, а также с женихом старшей, офицером для особых поручений штабс-капитаном Мазаровичем. Художника Карла Петера Мазера встречал в Общественном собрании. С ними подполковник поздоровался, кивая с легкой дружелюбной улыбкой и щелкая каблуками. Остальных генерал представлял по отдельности.

– Аврора нашего общества, французская musicienne Элиза Христиани. Ее виолончель покорила сердца иркутян, камчадалов и якутов.

– Не только, – засмеялась миловидная чернокудрая женщина, – но и стольицы Европы, и губернские горьода России. – Она протянула тонкую руку, и подполковник прикоснулся губами к изящным пальчикам, подумав, как непросто им крепко зажимать тугие струны инструмента.

– Неужели на Камчатке и в Якутии нашлись хорошие виолончели? – спросил он первое, что пришло в голову.

– А мы везли ее с собой, – с каким-то даже бахвальством сказал Муравьев и довольно засмеялся. – В железном футляре. По всем горам, болотам и морям. Представляете?

Элиза улыбнулась отстраненно, как будто речь шла вовсе не о ней, но в глазах ее, устремленных на подполковника, промелькнула искра интереса. Промелькнула и погасла. Показалось, решил Николай Христофорович. Тем более что в этот момент в гостиную вошла Екатерина Николаевна, которая отлучалась, видимо, по обеденным заботам. Она заговорила о чем-то с Варварой Григорьевной Зариной, молодой, лет двадцати пяти, дамой, и осветила улыбкой не только свое открытое с нежными чертами лицо, но и, как почудилось подполковнику, всю комнату.

Муравьев проследил за его взглядом и кашлянул. Ахте встрепенулся, возвращаясь к реальности.

– А это мой давний боевой товарищ и надежнейший порученец Иван Васильевич Вагранов, – продолжил генерал. Штабс-капитан наклонил голову и щелкнул каблуками. – Можно сказать, сэр Ланселот нашего небольшого «Круглого стола». С тем лишь отличием, что не заглядывается на королеву Гвиневеру.

Вагранов на этих словах даже приоткрыл рот от удивления. Еще в Бомборах, главной крепости третьего отделения Черноморской линии, они с Николаем Николаевичем вечерами по очереди читали вслух «Смерть Артура», романическое сочинение сэра Томаса Мэлори, поэтому он знал историю любви Ланселота и Гвиневеры, однако никак не ожидал, что генерал вспомнит о ней, да еще таким странным игриво-предупреждающим тоном, да еще в столь неподходящий момент. Лишь некоторое время спустя он заметит красноречиво восхищенный взгляд подполковника, направленный на Екатерину Николаевну, все поймет и удивится еще больше, потому что прежде Николаю Николаевичу очень нравился восторг мужчин по отношению к его жене. Он считал это совершенно естественным, поскольку сам пребывал рядом с ней всегда на грани изумления: «Неужели это чудо – моя жена?!» А что же теперь – уж не приревновал ли он ее к этому молодому подполковнику?

Между тем генерал, вроде как не обратив внимания на легкое потрясение, произведенное в душе порученца сравнением с Ланселотом, поманил стоявшего рядом с Мазаровичем молодого человека в мундире чиновника.

Тот поспешно подошел.

– Моя «правая рука», – генерал окрасил эти слова тонкой иронией, и Ахте понял ее, так как, будучи человеком военным, успел заметить последствие ранения Муравьева, – Струве Бернгард Васильевич. – Николай Христофорович обменялся с молодым человеком крепким рукопожатием. – Предерзостным образом нередко имеет мнение, отличное от мнения начальства.

– Николай Николаевич… – смутился чиновник, но Муравьев похлопал его по плечу:

– Ничего, ничего, если для пользы дела, отнюдь не возбраняется.

В дверях гостиной появился невысокий, примерно одного возраста с Ахте, черноволосый офицер с грустными висячими усами, в морском мундире, и все вокруг подполковника сразу же изменилось.

Муравьев устремился к моряку, раскинув руки:

– Наконец-то! А то я думаю: куда же вы пропали?! – Он обнял вошедшего за плечи и обернулся: – Дамы и господа, с бесконечной радостью представляю вам подлинного героя нашего времени, коего за его открытия устья Амура и островного положения Сахалина потомки будут называть великим, а мы уже можем гордиться тем, что жили с ним в одно время и даже были знакомы. Прошу любить и жаловать – Геннадий Иванович Невельской! Ура! Ура! Ура!

3

Сибирская зимняя степь своим цветом напоминала молоко, а бескрайностью – океан, только волны этого «океана» застыли по мановению руки волшебника Мороза, да так и остались на много месяцев. Но игра теней и света в хаосе мелких и крупных волн делала бесконечную равнину удивительно привлекательной: на нее можно было смотреть долго-долго, радуясь и поражаясь прихотливо-естественной красоте великой Природы – «Zum Augenblicke dürft ich sagen: Verweile doch, du bist so schön!» [2]– пробормотал Невельской, вдруг устав глядеть в окно кибитки, и откинулся на спинку сиденья. Дрезденское издание обеих частей «Фауста» было у него настольной книгой во всех морских походах. Он воспринимал героя трагедии как родственную душу, но спрашивал себя, готов ли на все ради постижения мира и со стыдом признавался самому себе: нет, не готов. А теперь совершенно неожиданно на его пути возникла Маргарита…

Он прикрыл глаза, вспоминая.

…Общее «ура» прозвучало нестройно, но аплодисменты были долгие и от души. Невельской смущался, поднимал руки, успокаивая, однако это не возымело действия – наоборот, его окружили, продолжая аплодировать и улыбаясь, и всячески старались выказать свое расположение. И вдруг он увидел близко-близко широко распахнутые от восторга голубые глаза, окруженные пушистыми золотыми ресницами, и услышал прерывающийся голосок:

– Геннадий Иванович, можно я вас поцелую?

Он почувствовал, что стремительно погружается в голубую глубину, смог в ответ лишь кивнуть, ощутил на щеке прикосновение мягких горячих губ и услышал одобрительный общий смех и новый взрыв аплодисментов.

И чей-то веселый возглас:

– Ай да Катенька! Никак жениха нашла!

За столом их посадили рядом, разумеется, предварительно официально познакомив. Геннадий Иванович узнал, что семнадцатилетнюю обладательницу бездонных голубых глаз и золотых вьющихся волос зовут Екатерина Ивановна Ельчанинова, но все ее называют Катенькой, что она – племянница иркутского губернатора (да-да, та самая, о которой в Якутске говорил ему Муравьев). А далее выяснилось, что Катенька обожает книги Джеймса Фенимора Купера и мечтает сама участвовать в каком-нибудь путешествии – морском или сухопутном, неважно, главное, чтобы с приключениями и даже тяжелыми испытаниями. Сам не понимая почему, Геннадий Иванович тут же пообещал обязательно написать книгу о подвиге русских моряков, правда, спохватился и добавил: но только позже, потом, когда появится достаточно свободного времени, а пока под большим секретом сказал, что уже ведет необходимые записи. Катенька пришла в восторг и с горящими глазами вытребовала еще одно обещание, а именно – что она будет первой читательницей рукописи.