Белые и синие - Александр Дюма Страница 123

Мюрат вошел первым и доложил о нем.

Поблагодарив его жестом, Бонапарт сделал знак ему и Мармону удалиться. Бурьенн тоже хотел уйти, но Бонапарт взмахнул рукой, приказывая ему остаться на месте. У него не было секретов от своего секретаря.

Вошел Ожеро. Бонапарт подал ему руку и жестом усадил.

Ожеро сел, поставив саблю между ног, повесил шляпу на ее эфес, положил руки на шляпу и спросил:

— Итак, генерал, в чем дело?

— Дело в том, — отвечал Бонапарт, — что я должен тебя похвалить за благоразумие твоего армейского корпуса. Вчера я оказался на месте дуэли, где один из твоих солдат дрался с солдатом из армии Моро из-за того, что тот назвал его «господином».

— Ах, — произнес Ожеро, — беда в том, что мои удальцы не слушают доводов разума; это уже не первая дуэль по такому поводу. Поэтому сегодня утром, перед отъездом из Виченцы, я огласил приказ, который касается каждого солдата в моей дивизии. Тот, кто употребит слово «господин» в устной или письменной форме, будет разжалован; если же это рядовой, он будет признан непригодным для службы в республиканской армии.

— Таким образом, — сказал Бонапарт, пристально глядя на Ожеро, — ты не сомневаешься в том, что, приняв эту меру предосторожности, можешь спокойно покинуть свою дивизию на месяц-другой, не так ли?

— Вот как! — воскликнул Ожеро. — Зачем же мне покидать дивизию?

— Ведь ты просил у меня разрешения съездить в Париж по личным делам.

— Отчасти и по твоим тоже, не так ли? — спросил Ожеро.

— Я думал, — довольно сухо заметил Бонапарт, — что ты не отделяешь своей судьбы от моей.

— Нет, нет, — живо отвечал Ожеро, — и тебе, должно быть, нравится, что я всегда буду скромно довольствоваться второй ролью.

— Разве в Итальянской армии у тебя не такая роль? — спросил Бонапарт.

— Да, конечно, но, чтобы получить ее, я немного постарался, и, возможно, обстоятельства не всегда будут складываться настолько благоприятно.

— Значит, ты понимаешь, — сказал Бонапарт, — что, когда ты окажешься бесполезным в Италии — другими словами, когда обстоятельства изменятся, я найду повод, чтобы ты приносил пользу во Франции.

— Ах, вот как! Послушай, значит, ты посылаешь меня на помощь Республике, не так ли?

— К несчастью, да, у Республики плохие защитники, но даже с такими защитниками она жива.

— Значит, Директория… — начал Ожеро.

— В ней царит раскол, — отвечал Бонапарт. — Карно и Бартелеми склоняются в пользу королевской власти, и на их стороне, надо признать, большинство в обоих Советах. Но Баррас, Ребель и Ларевельер-Лепо твердо стоят за Республику и Конституцию Третьего года, и мы на их стороне.

— Я думал, — сказал Ожеро, — что они бросились в объятия Гоша.

— Да, но не следует их там оставлять; в его армии не должно быть рук длиннее наших, а наши руки должны протянуться через Альпы и в случае надобности снова устроить в Париже тринадцатое вандемьера.

— А почему ты сам туда не едешь? — спросил Ожеро.

— Потому что если бы я отправился туда, то для того, чтобы свергнуть Директорию, а не для того, чтобы поддержать ее, а также потому, что я еще недостаточно много сделал, чтобы играть роль Цезаря.

— И ты отправляешь меня туда, чтобы я сыграл роль твоего заместителя? Хорошо, мне большего не надо. Что я должен там сделать?

— Следует прикончить врагов Франции, не добитых тринадцатого вандемьера. До тех пор пока Баррас будет действовать в интересах Республики, помогай ему изо всех сил, со всей решимостью; если он начнет колебаться, сопротивляйся; если он станет предателем, возьми его за шиворот как последнего из граждан. Если ты не выдержишь, мне потребуется неделя, чтобы прибыть в Париж с двадцатью пятью тысячами солдат.

— Хорошо, — сказал Ожеро, — мы постараемся выдержать. Когда я должен ехать?

— Как только будет готово письмо, которое ты повезешь Баррасу.

Затем, обернувшись к Бурьенну, он сказал:

— Пиши.

Бурьенн держал перо и бумагу наготове. Бонапарт продиктовал ему следующее:

«Гражданин член Директории!

Я посылаю к тебе Ожеро, мою правую руку. Для всех он приехал в Париж в отпуск, чтобы уладить личные дела. Доя тебя он советник, который идет одним путем с нами. Он предоставит в твое распоряжение свою шпагу, и я уполномочил его сказать тебе, что в случае необходимости ты можешь взять из итальянской кассы один, два и даже три миллиона.

Деньги — нервы войны, особенно гражданской войны.

Я надеюсь услышать через неделю, что Советы очищены и клуба с улицы Клиши больше не существует.

Привет и братство. Бонапарт.

P.S. Что это еще за рассказы о грабителях дилижансов и шуанах, которые слоняются по большим дорогам Юга под именем Соратников Иегу? Задержите четверых или пятерых этих негодяев и накажите их в назидание другим. Б.»

Бонапарт перечел, по своему обыкновению, письмо и поставил подпись новым пером, отчего его почерк не стал более разборчивым. Затем он запечатал письмо и вручил его гонцу.

— Прикажите выдать Ожеро двадцать пять тысяч франков из моей кассы, Бурьенн, — сказал он.

После этого он обернулся к Ожеро со словами:

— Когда у тебя кончатся деньги, гражданин генерал, ты попросишь их у меня.