Проклятие Индигирки - Игорь Ковлер Страница 122

– Алпатов тебя требует, – слегка растерянно сообщила она. – Я все объяснила, но он говорит: неотложное дело. Я тебе тулуп принесла.

Поплотнее затянув простыню, Перелыгин влез в унты, накинул тулуп и выскочил вслед за Надеждой.

– У нас беда, – услышал он сдавленный голос Алпатова. – Градов сегодня застрелился. Если не передумал приехать, не откладывай.

– Ты что-нибудь понимаешь? – помолчав, спросил Перелыгин, мысленно возвращаясь к их последней встрече с Градовым. Мутная пелена затягивала его сознание, но сквозь эту пелену острыми иглами кололи быстрые догадки, уступая место уверенности. – Никто ничего не знает и не понимает, – сказал Алпатов. – Как гром среди ясного неба. Бывай. – Он положил трубку.

– Что, что случилось? – Надежда с растерянной тревогой смотрела, как Перелыгин медленно оседает на стул.

– Безумие, Надь, безумие. – Перелыгин втянул голову в плечи. – Друга я потерял. Взял и застрелился, понимаешь? Какие-то твари одно зло вокруг себя творят, а поди, заставь их. Только если к стенке да казенного палача позвать. Ай, ладно! – Поднимаясь, он запахнул тулуп. – Пойду к мужикам. Завтра полечу.

На следующий день неожиданно потеплело, пошел снег, аэропорт закрылся. Желающих вылететь скапливалось все больше: тут были и первые отпускники, отбывающие на полгода, командированные, маялись и любители на пару дней смотаться в Якутск попить пивка. Погода наладилась лишь на пятые сутки. Народ штурмом брал стойку регистрации, через головы летели сумки, чемоданы, кричали женщины, плакали дети, сыпались на пол выдранные с «мясом» пуговицы.

Лету до Поселка меньше часа. Перелыгин уставился на белое покрывало за окном, вспоминая последнюю встречу с Градовым. Его состояние, взвинченность, слова приобретали иной, зловещий смысл и значение. Перелыгин больше не сомневался, что Градов, спасая себя от Тамары, а ее – от себя, уже тогда все решил, доверив ему свою тайну.

– Слухи разные ходят, на то они и слухи, – говорил Алпатов по дороге в Поселок. – Обыватель уверен: проворовался. Что еще должен думать обыватель? – рассуждал Алпатов. – С чего уходить председателю артели?

Слушая Алпатова, Перелыгин следил за знакомой дорогой, виляющей между сопок. Здесь светило солнце, ощущалась еще далекая весна; в распадках мельтешили куропатки – у них начинался брачный период: самцы с налитыми кровью глазами, торжествующе крича, стрелами взмывали вверх и в безумной отваге кидались к земле. Он думал, что никогда никому не сможет объяснить, что глупая, роковая удаль привела Градова к беде, а вовсе не воровство. Градов сам загнал себя в угол, кругом виноват.

У дома Тамары Перелыгин попросил остановиться.

– Ты поезжай, – сказал он, – я скоро.

Тамара выглядела измученной, осунувшейся, поблеклой.

– Уезжаю в Новосибирск. Совсем. Выхожу замуж, – сообщила она отчужденно, разом отметая все вопросы.

Чувствуя ее состояние, Перелыгин деликатно промолчал.

– Скажи, только честно… – Она подняла на него большие, до боли знакомые глаза. – Что за важное дело, из-за которого он тогда звонил? О чем вы говорили? Тебе ведь что-то известно. – Ее взгляд стал жалко-доверчивым, а глаза наполнились слезами. – Скажи, пожалуйста, что случилось?

– Ничего, – стараясь смотреть ей в глаза, пожал плечами Перелыгин. – Ровным счетом ничего. Он просто хотел поболтать. Книжку писать собирался, меня звал в «подснежники», помогать. – Перелыгин пытался говорить ровным, твердым, не вызывающим сомнений голосом. – Ты же его знаешь… – Он осекся и поправился: – Знала…

Он уходил от Тамары, унося в себе ложь и вину. «Для Градова не важно, – думал он, шагая к Алпатову, поглядывая на солнце над сопкой Эге-Хая, – простит его кто или нет, а я до конца дней буду перемалывать все заново, выводя резкость в объективе, направленном на помутневшее от времени прошлое. Говорят: нет человека – нет проблемы. – Он ухмыльнулся. – Что-то тут не так: для мертвых – может быть, а у живых есть память».

Через три недели Перелыгин вернулся домой. Он опустился в мягкое кресло и невидяще уставился в корешки книг на стеллажах. Он расстался со многими людьми, скорее всего навсегда. С Савичевым они увидятся теперь только на материке, а с Градовым – больше никогда.

Перелыгин достал из шкафа футляр с подаренным ружьем, открыл его. Оружие напоминало о другом обособленном мире, вошедшем в него, ставшем тайной и памятью. На душу лег камень, и его теперь не спихнуть, сколько ни благодари судьбу за себя, Пугачева, Папашу, Батакова. Они не узнают никогда, что знает он. Градов умудрился и после смерти взять его в сообщники. «Верно говорят: тонет правда, коли золото всплывает», – подумал Перелыгин, захлопнул футляр, убрал обратно в шкаф, провел пальцем по пыльному столу. Слой пыли лежал на подоконнике, на полу, на телевизоре, на тумбочке, везде. Он только сейчас сообразил, что квартира наполнена нежилым духом.

Перелыгин переоделся, вытащил пылесос, налил в ведро воды, бросил в него тряпки. Ему захотелось чистоты, надеть лучший костюм и пойти в гости.